Преступление высшей пробы
Шрифт:
– Ах да! – Ольга внезапно оживилась. – Не так давно они тоже вот так орали, потом стало тихо, и вдруг Саша выскочил из квартиры и побежал вниз по лестнице. А дверью он хлопнул с размаху, и она так и осталась открытой. Я как раз собиралась выйти, чтобы отнести дедушке термос с чаем и бутерброды. Сначала я так испугалась, что прямо замерла возле соседской двери. Она ведь была открыта, а внутри тишина. Хотела осторожно заглянуть, не случилось ли чего с Еленой Григорьевной, может, «Скорую» надо вызвать. Но только я собралась войти, как она сама подошла к двери и закрыла
Я внимательно выслушала Олю, после чего уточнила:
– А как выглядела при этом сама Елена Григорьевна? Так, словно на нее было совершено нападение? Или, может, была расстроена?
Ольга покачала головой.
– Нет, выглядела она как обычно. Спокойная, подтянутая, аккуратно причесанная. Я еще удивилась. После такого ора даже не раскраснелась.
Я все меньше понимала, что же творилось в семье Солодовниковых. Тут я вспомнила фразу, вскользь брошенную Ольгой.
– Оля, вы сказали, что не решались сделать Елене Григорьевне замечание по поводу их с внуком шумного поведения.
А, собственно, почему? Ведь это вполне естественно. Что же вас останавливало?
Ольга немного помолчала, слегка прикусив нижнюю губу.
– Понимаете, – начала она, словно раздумывая, говорить или нет, – Елена Григорьевна всегда вела себя очень сдержанно, как-то отстраненно. Со мной едва здоровалась. В общем, мне было неловко к ней обращаться.
Я удивилась. Елена Григорьевна запомнилась мне очень милой, приветливой, располагающей к себе пожилой дамой. А тут вдруг такая холодность, по словам Ольги.
– Может, ей не нравилось, что Матвейка плачет? – предположила я, хотя сама не очень-то в это поверила. – Пожилые люди часто жалуются, что дети слишком шумно себя ведут.
Однако Ольга энергично покачала головой.
– Нет-нет, что вы! К Матвейке Елена Григорьевна всегда очень хорошо относилась. Улыбалась ему, разговаривала, хотя он говорить еще не умеет. Только улыбался в ответ. А она часто угощала Матвейку фруктами или игрушки дарила. Положит ему в ручку грушу или яблоко, или новую погремушку и смотрит, как он радуется. И сама при этом улыбалась, довольная.
Ольга проговорила все это задумчиво и немного удивленно. Словно только сейчас поняла, как странно вела себя Елена Григорьевна по отношению к ней самой и ее ребенку.
Я тоже была, мягко говоря, озадачена. Если верить Ольге, Елена Григорьевна была высокомерной нелюдимой дамой, а вовсе не добродушной бесхитростной старушкой, как мне представлялось до сих пор. И чем же могла Ольга заслужить такую антипатию со стороны своей соседки?
Впрочем, возможно, Елена Григорьевна придерживалась крайне старомодных взглядов на семью, да и на взаимоотношения полов вообще, и ей попросту претило, что Ольга родила ребенка, не удосужившись вступить в законный брак с его отцом. А уж свое неприятие образа жизни молодой соседки интеллигентная старушка выражала единственным доступным ей способом – ледяным молчанием. При этом Елена Григорьевна всячески давала понять, что ребенок за грехи матери не в ответе, чем и объяснялось ее теплое отношение
Ольга так и не ответила на мой вопрос, считает ли она внука Солодовниковой причастным к убийству. Я решила повторить попытку.
– И все же, что вы думаете насчет Саши? Мог он убить свою бабушку?
Ольга посмотрела на меня каким-то странным затравленным взглядом и беспомощно развела руками.
– Не знаю, – тихо произнесла она и немного помолчала. – Я ведь понятия не имею, что там произошло. Кричать он на нее кричал, но убить…
Ольга покачала головой и повторила:
– Не знаю, ничего не могу сказать.
Вот и мне пока совершенно нечего было сказать моему клиенту. Я посмотрела на часы. Мне еще предстояла встреча с Кирей, заодно надо было успеть заскочить за презентом – в отличие от меня, полковник предпочитал растворимый кофе, и я собиралась приобрести для него самую большую банку, какую только смогу разыскать.
Но больше всего меня занимала сейчас повторная встреча с Солодовниковым-младшим. Очень уж мне не терпелось выяснить, за что он собирался убить свою обожаемую, по его словам, бабушку. Чем не угодила своему внуку несчастная Елена Григорьевна, да еще до такой степени, что тот желал ей смерти.
Я поблагодарила Ольгу за то, что она выкроила минутку для беседы со мной. Она ведь действительно могла отказаться отвечать на мои вопросы, за что я действительно была ей очень благодарна. Хотя показания Ольги не только ничего не прояснили, а, скорее, еще больше меня запутали.
Теперь выходило, что сын Солодовникова становится подозреваемым номер один, а я уже была готова исключить Сашу из этого позорного списка.
Едва завидев меня, бдительный консьерж водрузил на нос очки и с серьезным видом вписал в журнал время моего выхода из подъезда.
Я вежливо попрощалась со старичком и поспешила к машине.
– Алло, Саша? – Едва сев за руль, я набрала номер сына Солодовникова. – Нам необходимо встретиться. Да, прямо сейчас.
Судя по голосу, парень искренне недоумевал, зачем мне понадобилось с ним встречаться, если мы беседовали буквально накануне.
– Вы нашли того, кто убил бабушку? – В голосе Саши я уловила не только надежду, но и, как мне показалось, что-то очень похожее на страх.
– Мне удалось выяснить некоторые подробности, – уклончиво ответила я. – Поэтому необходимо кое-что уточнить. Ты сейчас где?
– Дома, – удивленно отозвался парень. – Вот реферат пишу. Нам темы заранее дали, вот я и занимаюсь от нечего делать, чтобы в семестр время сэкономить.
Интересно, а зачем Саше понадобилось сообщать мне, что он пишет реферат?
Так, стоп, мысленно прервала я этот поток размышлений. Так и до паранойи недалеко. Сколько раз мои знакомые в телефонных разговорах сообщали между делом, чем именно они в данный момент заняты. Например, пью кофе, смотрю телевизор, собираюсь немного прогуляться. И что, каждый раз задаваться вопросом, а с какой, собственно, целью, меня посвящают в такие подробности? Уж не кроется ли за этим какой-то подвох?