Преступления и призраки (сборник)
Шрифт:
Он внимательно посмотрел на своего молчащего собеседника и взвел курок маленького револьвера в кармане. Но Дуглас Стоун все еще пощипывал покрывало кушетки.
– Видите, вы все-таки явились на свидание, – сказал лорд Сэннокс.
И тут Дуглас Стоун начал смеяться. Он смеялся долго и громко. Но лорд Сэннокс не смеялся теперь. Что-то, похожее на страх, заострило и сделало твердыми его черты. Он вышел из комнаты, и шел он на цыпочках. Снаружи ждала старуха.
– Позаботьтесь о своей хозяйке, когда она очнется, – велел лорд Сэннокс.
Потом он ушел на улицу. Кеб стоял у двери, кебмен поднял руку к шляпе.
– Джон, – сказал лорд Сэннокс, – вы сначала отвезете домой доктора. Я думаю, его надо будет проводить вниз. Скажите его дворецкому, что доктору стало плохо за работой.
– Очень хорошо, сэр.
– Потом вы отвезете домой леди Сэннокс.
– А как же вы, сэр?
– О, теперь на несколько месяцев мой адрес – отель «Рим», Венеция. Проследите только, чтобы пересылали письма. И передайте Стивенсу, чтобы выставил мои пурпурные хризантемы в следующий понедельник и телеграфировал мне результаты.
Свидетельство мертвеца
«Свидетельство мертвеца» – финальная глава романа Гранта Аллена «Хильда Уайд». О том, что представляет собой этот роман, и почему последнюю главу (и, видимо, не только ее) написал не сам Аллен, но Конан Дойл, подробнее см. в предисловии.
Вкратце сюжет таков: в госпитале Св. Натаниэля, знаменитой на весь мир английской больнице (и одновременно университетском научном центре), работает великий медик, профессор Себастьян. Этот человек, обожествляющий науку, вызывает у своих учеников (одним из которых является и его ближайший помощник, молодой доктор Хьюберт Камберледж, от имени которого ведется повествование) одновременно восторг и священный ужас: например, он не останавливается перед тем, чтобы ставить на добровольцах – включая себя самого – смертельно опасные опыты с использованием новых, перспективных, но не до конца проверенных методов лечения. Через некоторое время в больницу устраивается новая медсестра Хильда Уайд, совершенно необычная девушка, наделенная потрясающей научной интуицией и феноменальной памятью. С ее появлением связана какая-то загадка: она явно стремится быть рядом с Себастьяном, хотя отнюдь не преклоняется перед его методами. Под влиянием Хильды влюбленный в нее Камберледж начинает замечать, что Себастьян, будучи великим ученым, как врач все же регулярно проявляет неоправданную безжалостность: не только к ученикам, но и к пациентам. Тем временем профессор Себастьян, по-видимому, сумел «расшифровать» загадку Хильды, потому что раньше он знал только одного человека, обладавшего такой интуицией и памятью. В разговоре всплывает его имя (доктор Йорк-Баннерман) и упоминаются какие-то трагические обстоятельства, но подробностей Камберледж так и не узнает. Однако вдруг Хильду начинают преследовать странные покушения. Она пытается скрыться, Камберледж следует за ней – и тогда подстроенные бедствия начинают сыпаться на них обоих. Спасаясь на краю Британской империи, они уходят сквозь зараженный чумой район – и остаются здоровыми, в то время как их таинственный преследователь, судя по всему, не сумел избежать заражения. Когда Хильда и Камберледж возвращаются в Англию на пароходе, вдруг оказывается, что с ними следует еще один пассажир, севший в этом же порту; это профессор Себастьян. Уже в море выясняется, что у него отмечены симптомы чумы (к счастью, в форме, опасной для самого больного, но почти не заразной для окружающих). Англия уже близка – но за день до окончания пути пароход в тумане налетает на скалы…
Перевод Г. Панченко
…Не стану злоупотреблять терпением читателей, описывая все ужасные подробности тех трех дней и ночей, на протяжении которых наш сооруженный на скорую руку спасательный плот, отданный на волю ветра и волн, неуправляемо носило по Ла-Маншу. Первая ночь была худшей из всех. После нее мы понемногу стали привыкать к холоду, голоду, жажде, а главное – постоянной, не прекращающейся ни на минуту опасности оказаться в бурном море даже без той жалкой поддержки, которую обеспечивал плот.
Наши чувства словно бы впали в полудрему; долгие часы мы пребывали в каком-то подобии спячки, лишь на дне сознания тлела смутная надежда на то, что вот сейчас вдали покажется судно, спешащее нам на помощь. Таков милосердный закон природы: разум не в силах представить своего собственного исчезновения, а сильный страх не может длиться долго, сменяясь спасительным отупением полузабытья.
Однако с первых же минут – и позже, когда один за другим истекали часы, сменялись сутки, уходила надежда, – Хильда все свое внимание и силы отдавала Себастьяну. Думаю, ни одна дочь не ухаживала за своим горячо любимым отцом так, как она – за человеком, который всю жизнь был ее врагом, человеком, который причинил ей и ее семье столь много зла. Она даже и помыслить не могла о том, что мы могли с большей вероятностью сохранить свои жизни, если бы не растрачивали столько энергии на спасение этого старого злодея. С его смертью для Хильды исчезала последняя надежда на торжество правосудия, и главное, на восстановление справедливости.
Что касается Себастьяна, то первые полчаса нашего вынужденного путешествия он лежал без единого движения, бледный и безмолвный, как мертвец. Но потом разомкнул веки (при лунном свете мы увидели, как блеснули его глаза), чуть приподнял голову и повел вокруг себя странным, уже словно бы потусторонним взглядом. Однако постепенно зрачки сфокусировались – и мы поняли, что рассудок возвращается к нему.
– Что… А, это вы, Камберледж, – взгляд Себастьяна уперся в меня. – И вы здесь тоже, медсестра Уайд? Что ж, думаю, вдвоем вы справитесь со мной… и с ситуацией в целом.
Голос его звучал с легкой насмешливостью: казалось, все происходящее Себастьяна только развлекает. Его прежняя манера общения настолько не изменилась, что на миг нам даже почудилось: мы снова работаем в больнице и он – наш начальник.
Он приподнялся на одной руке и пристально уставился на бескрайнюю морскую ширь, простиравшуюся до самого горизонта. Несколько минут мы все молчали. Потом Себастьян вновь заговорил:
– А знаете, молодые люди, что я вообще-то должен сейчас сделать, приди мне в голову идея быть по-настоящему последовательным? – спросил он нарочито высокопарным тоном. – Улучить момент, собраться с последними силами и соскользнуть с этого плота в воду. Просто для того, чтобы лишить вас шанса отпраздновать последний триумф, во имя которого вы так долго и усердно трудились. Вы ведь сейчас желаете спасти мою жизнь не ради меня самого, а в ваших собственных целях. Так назовите же мне хотя бы одну причину, по которой я должен помочь вам это сделать! Быть может, вы считаете, что я так уж стремлюсь завершить свое собственное уничтожение?
Когда Хильда ответила ему, ее голос слегка дрогнул, но в целом он звучал даже более мягко и сдержанно, чем обычно:
– Нет, я стараюсь не только для того, чтобы завершить победой собственную борьбу. И уж вовсе не для того, чтобы обречь вас на уничтожение. Есть во всем этом и еще одна цель: дать вам возможность уйти из жизни с совестью, не отягощенной тяжким преступлением. Многие люди слишком малы, чтобы быть способными к раскаянию, их крохотные души подобны слишком тесному жилью, где просто нет места комнате, предназначенной для этого чувства. Вы не такой человек; ваша душа достаточно просторна, чтобы впустить в себя раскаяние – но, едва впустив, вы тут же постарались его уничтожить. Однако все дело в том, что вы не можете уничтожить его. Все ваши победы над этим чувством временны, оно возникает снова и снова, это не зависит от вас. Да, конечно, вы попытались раз и навсегда разрушить эту комнату, составляющую неотъемлемую часть вашей души, и похоронить раскаяние под ее обломками… Признайтесь же: вы потерпели неудачу, причем самым страшным образом. Именно раскаяние, уцелев, но чудовищно изменившись, заставило вас предпринять столь много попыток погубить те две единственные среди всех живущих души, которые все знали и которые поняли вас. И теперь, если мы все же когда-либо сумеем благополучно добраться до берега – Богу известно, насколько мала эта вероятность! – судьба даст вам еще один, последний шанс восстановить справедливость. Устранить последствия того преступления, которое вы совершили. Вернуть моему отцу, пускай посмертно, его доброе имя и очистить память о нем от того мрака, которым она сейчас окутана. Подумайте: ведь во всем свете вы и только вы можете сделать это!
Себастьян по-прежнему лежал неподвижно, вытянувшись во весь свой немалый рост. Какое-то время он молчал. Потом взгляд его, если меня не обманул неверный отблеск лунного света, сперва затуманился, а затем отвердел. Теперь не было никаких сомнений: мы вновь видели перед собой прежнего Себастьяна.
– Вы – храбрая девушка, Мэйси, – наконец медленно проговорил он. – Позвольте мне назвать вас этим вашим детским именем и вашей подлинной фамилией: Йорк-Баннерман. Вы действительно очень храбрая девушка… Да, я постараюсь выжить. Ради вас – и, вы правы, ради себя самого. Торжественно обещаю вам: хотя вашего отца не вернуть к жизни, с его чести будет снято пятно…
Через полчаса он уже безмятежно спал (плот, отданный на волю ветра и волн, все это время ходил ходуном), а мы, сидя рядом, со странным почтением смотрели на лицо старика. Трудно поверить, но оно менялось буквально на глазах. Жесткие, безжалостные черты постепенно смягчались, словно бы наполняясь благородной человечностью. Чувствовалось: душа Себастьяна, не утратив прежней мудрости, теперь вдобавок обрела еще и доброту – что отразилось и на телесном его облике. Холодный и черствый к окружающим старый профессор исчез бесследно. Теперь, пускай даже на самом исходе жизни, это был совершенно иной человек.