Преступления и призраки (сборник)
Шрифт:
Уже на следующее утро, в одиннадцать, корабль был на Плимутском рейде [73] . Около полудня судно пришвартовалось у Миллбейских доков – а еще через несколько минут мы доставили Себастьяна в самый комфортабельный номер лучшей из припортовых гостиниц.
И в горе, и в радости Хильда оставалась медицинской сестрой. И она была слишком хорошей медсестрой, чтобы сразу же напомнить Себастьяну о той его клятве, которую он дал ей на плоту. Поэтому сперва ей пришлось позаботиться, чтобы больного уложили в постель и устроили как можно удобней. Лишь на второй день она смогла заговорить о том, что интересовало
73
Плимут – портовый город на юго-западе Англии. Расположен в 310 км от Лондона, но в викторианское время благодаря хорошо налаженному железнодорожному сообщению сделался чуть ли не «ближней окраиной» столицы.
– Что вы думаете о его состоянии здоровья?
Я внимательно посмотрел на Хильду и по ее лицу понял, что она уже знает истину. Поэтому ответ мой был прям:
– Он не сумеет выкарабкаться. Кораблекрушение стало слишком серьезной встряской для его организма, подточенного возрастом, болезнью и теми непрерывными экспериментами, которые Себастьян проводил над собой как врач. Он обречен.
– Я тоже так думаю. Сейчас ему стало несколько легче, но это лишь временное улучшение. Боюсь, всей жизни ему осталось примерно на три дня, вряд ли больше…
– Я только что осматривал его. Он в полном сознании – но, думаю, держится из последних сил. Если вы хотите, чтобы он сделал какое-то заявление, теперь для этого как раз самое время. Промедлив еще хоть немного, мы рискуем опоздать.
Хильда кивнула:
– Тогда мне лучше навестить его прямо сейчас. Я ничего не скажу ему, но, надеюсь, он сам заговорит со мной. Думаю, он и вправду хочет сдержать свое обещание. Вы же помните: эти страшные дни странным образом смягчили его душу. Наверно – я почти убеждена в этом! – он сейчас действительно полон раскаяния и готов искупить то зло, которое сотворил.
Неслышно открыв дверь, Хильда вошла в комнату больного. На цыпочках я последовал за ней – но, не зная, захочет ли Себастьян говорить в моем присутствии, на всякий случай остановился за ширмой у изголовья кровати, вне поля его зрения.
Увидев Хильду, Себастьян простер к ней дрожащие от слабости руки.
– Мэйси, дитя мое! – воскликнул он, назвав ее все тем же детским именем. – Пожалуйста, не покидай меня больше. Останься со мной. Я смогу прожить еще немного, но только если ты будешь рядом…
– Но ведь совсем недавно при виде меня вы испытывали ненависть.
– Да, Мэйси. Потому что я был виновен перед тобой. Очень виновен…
– И что будет теперь? Вы сделаете что-либо, чтобы искупить ту вину?
– Искупить вину… Есть такие поступки, дитя мое, которые искупить нельзя. То, что случилось – необратимо; никакими силами нельзя поворотить вспять время и вернуть жизнь умершим. Единственное, что все-таки можно, – восстановить справедливость и тем уменьшить меру сотворенного зла. Это я и постараюсь сделать. Сил у меня остается немного – но я потрачу их все. Позовите Камберледжа… О, вы уже здесь… Тем лучше. Я нахожусь в здравом уме и твердой памяти – надеюсь, Камберледж, вы как врач засвидетельствуете: мой пульс нормален, а сознание не замутнено. Сейчас я намерен сделать признание. Да, Мэйси, ты победила: твоя сила духа и верность отцовской памяти оказались сильнее меня. Будь у меня такая дочь, как ты – я, наверно, был бы другим человеком… лучшим, чем стал… Но так уж случилось, что рядом со мной никогда не было человека, которого я бы мог любить и которому я мог бы доверять. Возможно, тогда я и в науке смог бы достичь большего… Хотя, – старый профессор едва заметно улыбнулся, – судьба сложилась так, что как раз с этой стороны мне почти не в чем себя упрекнуть…
Хильда взяла его за руку:
– Мы – я и Хьюберт – здесь, перед вами, – сказала она, медленно и раздельно, странно отрешенным голосом. – Но этого недостаточно. Я хотела бы, чтобы вы сделали публичное признание: по всем юридическим правилам, в присутствии присяжного поверенного и свидетелей. Чтобы оно было скреплено подписями и официально заверено. Иначе… Вы же понимаете: могут найтись люди, которые усомнятся в нем, если оно будет подтверждено только честным словом, моим и Хьюберта.
Сделав над собой невероятное усилие, Себастьян смог даже слегка приподняться:
– Публичное признание, подписанное свидетелями и заверенное юристом… Мэйси, это страшный урон для чести. Ты действительно настаиваешь?
– Да! – в голосе Хильды звучала непреклонность. – Вы, врач, лучше кого бы то ни было понимаете свое нынешнее состояние…
– Увы, да…
– Вам осталось жить сутки или двое, – сурово сказала Хильда. – Сделайте это заявление. Сейчас – или никогда. Вы откладывали это всю жизнь. Теперь она подходит к концу – и у вас есть последний шанс восстановить справедливость. Неужели вы дрогнете в последний момент? Неужели так и умрете, оставив эту несправедливость на своей совести?
Последовала короткая пауза, для Себастьяна явно заполненная внутренней борьбой.
– Я предпочел бы именно такой исход, если бы не ты, – наконец произнес он.
– Тогда сделайте это признание – для меня! – воскликнула Хильда. – Сделайте его для меня! Я не прошу этого как милости – но настаиваю как на своем праве! Я ТРЕБУЮ от вас этого!
В этот момент Хильда была неузнаваема. В своем белом платье медицинской сестры она стояла у постели умирающего не как сестра милосердия – а как судия, как ангел, который является к человеку в миг смерти, чтобы взвесить его душу.
Вновь повисла пауза – но потом Себастьян, сдаваясь, проворчал слабым голосом, в котором слышалось какое-то совершенно неуместное сейчас житейское неудовольствие:
– Ну ладно. И кто же будет свидетелями? Ты, конечно, уже решила, кого именно надо пригласить?
Судя по всему, он угадал. Хильда ответила без колебаний, явно продумав все заранее:
– В число свидетелей должны, во-первых, войти те, кто сможет и захочет поведать миру правду об этой уже подзабывшейся истории; во-вторых – уважаемые незаинтересованные люди, показания которых будут приняты как безусловно авторитетные; в-третьих – официальные лица. Значит, в данном случае при вашем признании должен присутствовать присяжный поверенный и врач из Плимутского центрального госпиталя, который подтвердит, что вы пребываете в здравом рассудке. А кроме них – мистер Орас Мэйфилд, адвокат, защищавший моего отца, и доктор Блейк Кроуфорд, который лично наблюдал за тем медицинским экспериментом, когда вы…
– Но, Хильда, – впервые позволил себе вмешаться я, – ведь может оказаться, что они не сумеют бросить все и срочно приехать сюда из Лондона. Они – занятые люди, и, вполне вероятно, у них есть неотложные дела…
– Надеюсь, они все же приедут – если я возьму на себя оплату всех расходов. Что мне эти деньги, Хьюберт, что мне любые деньги по сравнению с делом всей моей жизни?!
– А время?! Представьте, что мы все-таки опоздаем…
– Какое-то время у нас все же есть – около двух суток. Телеграммы можно отправить сразу же. Я хочу, чтобы было сделано не какое-то тайное признание, которое вполне может и не сработать – но открытое, официальное заявление, подтвержденное самыми уважаемыми свидетелями. Если нам удастся добиться этого, все будет хорошо; если нет – значит, дело всей моей жизни претерпит крах. Но пусть уж лучше это случится потому, что я следовала намеченному плану, чем потому, что я решила хоть в чем-то отступить от него!