Преступления прошлого
Шрифт:
— Ты ведь не обидишься, что я тебя об этом спрашиваю, дорогая? — Ровена наклонилась к ней над остатками бланшированной лососины, которую наверняка приготовила не сама, она у себя в кухне и нож для хлеба бы не нашла. — Как же мне выразиться…
Поймав отстраненный, почти как у провидицы, взгляд ее голубых глаз, Каролина подумала, что больше не вынесет.
— Не залетела ли я? — услужливо подсказала она, и Ровена вздрогнула от неловкости за лексикон невестки. — Нет, не залетела. — Во лжи Каролина не знала себе равных.
— Ты уверена?
— Да.
И она увидела, как Ровена прячет улыбку облегчения.
— Выпьем кофе в саду?
Она впервые была на службе в церкви Святой Анны, впервые слушала его проповедь. В белом накрахмаленном воскресном стихаре, он был сам на себя не похож. Кто же это его так отбелил и накрахмалил? Поди, какая-нибудь наемная «дама». Он мало говорил о Боге, за что Каролина
Он стоял у дверей, и пожимал каждому руку, и, конечно же, для каждого находил доброе слово. Она позаботилась о том, чтобы выйти из церкви последней, и почти надеялась, что он пригласит ее на чашку кофе или даже пообедать, но он не пригласил, а сказал только: «Хорошо, что вы пришли, Каролина», словно она была новообращенной, и она расстроилась, какая глупость, но улыбнулась и ответила что-то невпопад, а потом вышла во двор, думая, вдруг он последует за ней, но он вернулся внутрь.
Она никогда ни в кого не была влюблена после Кита, но та любовь была просто подростковым сумасшествием, которое, при нормальных обстоятельствах, закончилось бы безразличным разводом. Было здорово снова влюбиться. Она чувствовала, что к ней вернулась часть утраченной личности. Конечно, она любила букашку. Таню. Но то была другая любовь, безусловная. Тогда она не любила ее, во всяком случае не понимала этого — она научилась любить ее потом, в годы разлуки. И, несмотря на то что любовь пришла к ней слишком поздно, она все равно помогала заполнить все те пропущенные годы. Любовь, обращенная в прошлое. Для Тани, конечно, все было по-другому. Она не знала, как мать ее любила, если только Ширли ей не говорила («Твоя мама очень-очень тебя любила, но она не могла с тобой остаться»). Она заставила Ширли пообещать, что та будет считать ее умершей и позаботится о букашке. Ширли она тоже любила безусловной любовью, иначе она не сделала бы того, что сделала. Не начала бы заново. Она и Ширли так сказала: «Забери Таню, пусть у нее будет новая жизнь, стань ей матерью, раз я не могу». Разве что, принимая во внимание обстоятельства, излагала она не так четко…
— Я думал, вы поспешите назад в свой прекрасный дом.
Вид у него был веселый. Он снял стихарь и надел старый серый кардиган. Кардиган поверх (давайте называть вещи своими именами) платья — наряд чересчур женский, и она подумала невзначай, интересно бы взглянуть, что там у него под этими черными юбками, и была приятно удивлена, обнаружив, что с радостью упала бы на колени в траву и отсосала ему досуха прямо на кладбище; чего ей действительно хотелось, так это заботиться о нем, помогать во всем, готовить омлет с тостами и чай, массировать спину, читать ему вслух английских классиков. Она определенно спятила.
— Я беременна.
— О, поздравляю. Это чудесно. — Он всматривался в ее лицо, ища подсказку. — Разве нет?
— Да. — Она рассмеялась. — Это чудесно. Пожалуйста, не говорите никому.
— Боже правый, конечно не скажу.
Как она могла влюбиться в человека, который говорит «боже правый»? Да запросто.
Она поймала его в прицел. Проследила за ним по гребню холма и вниз, до пустых загонов для ягнят у подножия, где он остановился отдохнуть, облокотившись о деревянные ворота, повесив ружье на руку. Зеленые резиновые сапоги, синий «барбур», собаки вертятся у ног — набор штампов. Он называл Мег и Брюса «подружейными собаками», но от них не было никакого толку. Наверняка он вышел пострелять кроликов. Какое он имеет право убивать кролика? Почему его жизнь более ценна, чем кроличья? Кто так решил? Она взвела курок. Его голова станет прекрасной мишенью. С такого расстояния она с легкостью попала бы ему точно в затылок. Голова разлетелась бы, как тыква, как дыня или репа. Пиф-паф. Конечно же, она не стала бы этого делать, она за всю жизнь никого не убила, даже насекомого, по крайней мере умышленно. Он снова отправился в путь, ушел с поля, обогнул лесок и скрылся из виду. Каролина посмотрела на часы: время пить чай.
17
Джексон
Джексон запил пару таблеток ко-кодамола скверным кофе. Он ждал, пока Никола и остальной экипаж выйдут из самолета. Семь утра — нет хуже времени, чтобы торчать в аэропорту. Если его не прикончит неизвестный убийца, то уж собственный зуб — точно..
Самолет
Наблюдение за Николой — попытка замещения. Джексон хотел бы не думать какое-то время о том, что его пытаются убить (но, как ни крути, о таком трудно забыть).
А теперь еще и эта история с Таней. О чем же ему солгала Ширли? Уолтер и Энн Флетчер, родители Кита, после убийства сына переехали в Лоустофт и, судя по всему, посредственно справлялись с заботой о своей единственной внучке. Ширли пыталась, по ее словам, поддерживать связь с племянницей, но Флетчеры велели ей держаться от них подальше. «Я сестра женщины, убившей их единственного сына, — сказала она, — так что их можно понять». В двенадцать лет Таня начала убегать из дому, а когда ей исполнилось пятнадцать — перестала возвращаться. «Я искала ее повсюду, но она ускользала, как песок сквозь пальцы».
Джексон добавил Таню в мрачную таблицу, которую вел в голове. Если предположить, что она жива, то сейчас ей двадцать пять. Оливии Ленд было бы тридцать семь. Лоре Уайр — двадцать восемь, Керри-Энн Брокли — двадцать шесть. Он надеялся, что Таня проживает свое будущее, что ей действительно двадцать пять лет и ее дни катятся вперед без остановки, в отличие от дней невинных душ — Керри-Энн, Оливий и Лор. И Нив. Старшей сестры Джексона, которой на этой неделе исполнилось бы пятьдесят.
Экипаж самолета вошел в терминал, катя за собой аккуратные чемоданчики с логотипом авиалинии. Они энергично шагали по залу, думая только о том, как бы поскорее добраться домой и начать заслуженный выходной. Если бы сейчас кто-нибудь вздумал преградить им путь и попросить порционный виски или вторую булочку, они бы просто сбили несчастного с ног и проехались по нему чемоданами. Все бортпроводники были женщинами, ни одного мужика — все равно маловероятно, чтобы Никола завела роман со стюардом, поди найди среди них гетеросексуала. Шляпки на стюардессах — как будто снятые с воспитанниц Сент-Триниана. [114] Никола шла позади, в компании второго пилота. На вид ему было за тридцать, привлекательный (как и полагается пилоту), но ростом не намного выше Николы. Он что, прикоснулся к ней? Командир экипажа — постарше и посолидней, чем второй пилот, — обернулся и что-то сказал, и Никола рассмеялась. Это уже кое-что, на памяти Джексона она смеялась впервые.
114
Сент-Триниан — школа-пансион для «трудных» девочек, придуманная кембриджским карикатуристом Рональдом Сирлом (р. 1920). Сирл выпустил несколько книг с рисунками на тему Сент-Триниана; также о знаменитой школе снят ряд комедийных фильмов.
Джексон проводил их из терминала до парковки. Никола с командиром экипажа припарковались рядом (неспроста, подумал Джексон), но распрощались они вполне безразлично: ни поцелуев, ни прикосновений, ни многозначительных взглядов. Ни намека на адюльтер. Никола забралась в машину, дала по газам в лучших традициях «Формулы-1» и была такова. Джексон последовал за ней на менее суицидальной скорости. Взамен «альфы» он взял напрокат «фиат-пунто». Этот «пунто» был оранжевого цвета и бросался в глаза. Женская тачка. Его собственную до сих пор изучали в полицейском гараже криминалисты. «Полиция очень серьезно относится к диверсиям, мистер Броуди», — заявил ему новый (во всяком случае, незнакомый) старший детектив, и Джексон ответил: «Понимаю». Он не стал рассказывать им о Квинтусе. Едва ли они тут чем-то смогут помочь.
Накануне вечером он заехал к Бинки, чтобы посмотреть, не там ли Квинтус, но, когда он позвонил в дверь, никто не ответил. «Лексуса» тоже не было. Может, Квинтус повез Бинки покататься или пригласил на ужин? Возможно ли такое в принципе?
Он потерял Николу в считаные минуты и позже, остановившись на благоразумном расстоянии от лужайки перед ее крыльцом, увидел, что она уже переоделась в джинсы и толстовку и энергично обрабатывает газон электрокосилкой. Джексон вспомнил Дебору: она с таким же рвением обычно барабанила по клавиатуре. А Джози с таким рвением делала вообще все, пока Дэвид Ластингем не устроил ей степфордскую лоботомию. Никола по-прежнему была в полной боевой раскраске, что с домашней одеждой смотрелось странновато. Ее жесты были красноречивы, но лицо оставалось непроницаемой маской.