Преступления Сталина
Шрифт:
Чтобы поддержать обвинительную конструкцию заговора, понадобились новые жертвы "террора". Искать их пришлось в числе недавно умерших сановников. А так как сановники умирали в Кремле, т. е. в условиях, исключавших доступ посторонних "террористов", то пришлось прибегнуть к обвинению кремлевских врачей в отравлении собственных пациентов, конечно, по инструкциям Бухарина, Рыкова или, еще хуже, Троцкого.
Поражает, на первый взгляд, тот факт, что в число "жертв" не включен Орджоникидзе, покойный глава тяжелой промыш
ленности, игравший, в отличие от трех названных, крупную политическую роль как один из наиболее видных членов
Покончил с собой секретарь Зиновьева Богдан. ГПУ эти смерти пыталось вменить в вину оппозиции. Так, обвиняемые показывали, будто Богдан покончил с собой не под гнетом преследований, а по постановлению оппозиционного центра, в наказание за отказ совершить террористический акт. Таких примеров много, многие говорят за то, что обвинение в отравлении построено по тому же типу, т. е. действительные или только предполагаемые преступления бюрократии приписывают оппозиции.
В книжке "Письмо старого большевика", вышедшей на разных языках в течение последних двух лет294, высказано было предположение, что Горький был отравлен ГПУ ввиду его воз-раставшего сопротивления сталинскому террору. Что Горький
скорбел, жаловался и плакал -- сомнения нет. Но отравление Горького ГПУ я считал и считаю невероятным. Факт, однако, таков, что слух об этом отравлении очень широко распростра-нился как в СССР, так и за границей и встречал доверие.
Смерть Орджоникидзе вызвала такие же слухи и подозрения. Сведения из Москвы говорили, что Орджоникидзе яростно противился истреблению старых большевиков. Это вполне в характере Орджоникидзе, который больше, чем кто-либо в окружении Сталина, сохранил чувство моральной ответственности и личного достоинства. Оппозиция Орджоникидзе в столь остром вопросе представляла для Сталина огромную опасность. Горький мог только плакать. Орджоникидзе способен был действовать. Отсюда слухи об отравлении Орджоникидзе. Верны они были или нет, но они носили крайне упорный характер.
Немедленно же после ареста доктора Левина, начальника кремлевской больницы, в заграничную печать проникло сообщение о том, будто именно Левин объяснил смерть Орджоникидзе отравлением. Факт крайне знаменательный. Доктор Левин заподозрил ГПУ в отравлении Орджоникидзе за несколько месяцев до того, как ГПУ обвинило доктора Левина в отравлении Куйбышева, Менжинского, Горького.
Имена остальных трех врачей не назывались раньше в этой связи. Но весьма вероятно, что разговоры о причинах смерти Орджоникидзе велись именно в среде кремлевских врачей. Этого было слишком достаточно для ареста. Арест стал точкой отправления для "амальгамы". Реплика ГПУ проста: "Вы подозреваете, что Орджоникидзе отравлен? Мы подозреваем, что вы. отравили Куйбышева, Менжинского и Горького. Вы не хотите признаний?! Мы вас расстреляем немедленно. Если же вы при знаетесь, что совершили отравление по инструкциям Бухарина, Рыкова или Троцкого, то можете надеяться на снисхождение".
Все это кажется невероятным. Но невероятность составляет самую суть московских процессов. Они возможны только в отравленной насквозь атмосфере, скопившейся под свинцовок крышкой тоталитарного режима.
2 марта 1938 г. Койоакан
ЗАЯВЛЕНИЕ
Среди кучи фантастических "признаний" московских подсудимых я нахожу указание на два "конкретных" факта, которые легко могут быть подвергнуты проверке. Дело идет о моем мни-мом свидании с обвиняемым Крестинским
Заявляю:
Я никогда не состоял с Крестинским ни в каких отноше
ниях с 1927 г., не встречался и не переписывался с ним ни пря
мо, ни через третьих лиц. После капитуляции Крестинского я
видел в нем политического врага.
Я никогда в жизни не был в Меране. Самое имя Мерана
выпало из моей памяти. Только что я поручил своему секретарю
разыскать в энциклопедическом словаре, где именно находится
Меран: в Австрии или Швейцарии. Выяснилось, что город был
австрийским до 1919 года, стал итальянским после этого года.
Я не мог, следовательно, встретиться в Меране ни с Крес
тинским, ни с каким-либо другим лицом.
Во время моего пребывания во Франции я ни разу не по
кидал этой страны. Так как мы с женой жили в деревне, во
французской семье, на глазах у всех обитателей дома, то факт
этот легко проверить, даже если французская полиция откажет
ся по дипломатическим соображениям от заявления.
Так как мы с женой с ведома высших французских властей
жили инкогнито, то мне пришлось во время пребывания во
Франции изменить свою внешность. Может быть, г. Вышинский
или его свидетели скажут, как именно я выглядел во время мни
мого визита в Меран?
Обвиняемый Бессонов показал, что я прибыл в Меран по
чужому паспорту. По какому именно? На чье имя? В каком оте
ле остановился? Сопровождал ли меня кто-либо из Франции в
Италию? Кто именно?
В телеграммах мексиканских газет я не нахожу даты, сви
дания в Меране. Может быть, Вышинский установил ее? Но
пусть будет на этот раз осторожен: пусть помнит о трех зло
счастных датах: 1) мнимой поездки Льва Седова в Копенгаген;
моего мнимого свидания с Владимиром Роммом в Париже;
мнимого полета Пятакова в Осло.
* * *
Упомянутый Бессонов утверждает, что виделся со мной в Париже в 1934 году.
Заявляю:
Лицо с фамилией Бессонова никогда не посещало меня во Франции и не могло, следовательно, получать от меня никаких "инструкций", в том числе бессмысленной и отвратительной инструкции об убийстве Максима Горького, старого больного писателя.
Требую от прокурора Вышинского точного установления следующих обстоятельств:
1) Какого числа состоялось мое мнимое свидание с неизвестным мне Бессоновым? Где именно? При каких обстоятельствах? 2) Как я выглядел? Как был одет? Явился ли один или в сопро
вождении других лиц? 3) Как Бессонов нашел доступ ко мне? Через кого?
Если мои вопросы не полны, то это объясняется неполнотой полученных в Мексике телеграфных сообщений. Оставляю за собой право уточнить и дополнить эти вопросы. Вполне допускаю, что на этот раз ГПУ, наученное горьким опытом, подготовилось к процессу лучше, т. е. запаслось кое-какими "документами" и не будет называть несуществующего отеля "Бристоль". Но считают уместным напомнить господину Вышинскому и его суфлеру, что я нахожусь сейчас не в Норвегии, а в Мексике, т. е. стране, где право убежища понимается не как тюремное заключение, а как предоставление политическому изгнаннику всех законных прав, и прежде всего права самозащиты против ложного обвинения. Правда будет вскрыта до конца.