Преступления Сталина
Шрифт:
3 марта 1938 г., 8 часов утра
ТАЙНЫЙ СОЮЗ С ГЕРМАНИЕЙ295
Когда молодой советский дипломат Бутенко296 бежал из Румынии в Италию и сделал там заявление в полуфашистском духе, народный комиссар по иностранным делам г. Литвинов немедленно провозгласил на весь мир, что такого рода слова могли исходить не от советского дипломата, а лишь от самозванца из рядов белогвардейцев. Если, однако, заявление действительно исходит от Бутенко, прибавил Литвинов, то он, народный комиссар, не сомневается ни на минуту в том, что подобное чудовищное заявление могло быть исторгнуто только посредством пыток.
Попробуем со всем необходимым спокойствием приложить это авторитетное суждение в качестве мерила к нынешнему московскому процессу. Дело идет на этот раз не о никому неизвестном Бутенко,
ковского дипломата: "Подобные признания могли быть исторгнуты у обвиняемых только посредством пыток".
Один человек, даже несколько человек могут совершить ряд ужасных преступлений, если эти преступления имеют смысл с точки зрения преступников. Отдельное лицо может совершить бессмысленное преступление. Но чего нельзя допустить, это того, чтоб огромное число людей, не только психически нормаль ных, но незаурядных, в течение ряда лет совершало ряд преступлений, столь же чудовищных, сколь и бессмысленных. Отличительная черта настоящего процесса состоит в том, что, усугубляя старые обвинения, он доводит их до полного и окончательного абсурда.
Обвинительная формула по делу Зиновьева--Каменева и других (август 1936 г.) гласила, что заговорщики из голой "жажды власти" решились прибегнуть к террористическим ак-там и даже к союзу с гестапо. В процессе Радека--Пятакова обвинение гласило уже, что заговорщики стремились к власти, чтобы установить в СССР фашизм. Примем обе эти версии на веру. Однако обвинительный акт по нынешнему процессу ут-верждает, что автор этих строк стал агентом Германии уже в 1921 г., когда он сам находился у власти и когда Германия еще не была фашистской. Мы вступаем здесь в область психопаталогии.
В 1921 г. мы только что закончили гражданскую войну, и закончили победоносно. Международное положение советской республики упрочилось. Введение новой экономической политики (нэп) дало толчок хозяйству. Мы имели право смотреть на будущее с полным оптимизмом. Свидетельством этого оптимизма является, в частности, мой доклад на Третьем конгрессе Ко минтерна (июнь 1921 г.). С другой стороны, Германия нахо-дилась в версальском тупике. Ее экономическая мощь была подорвана, военная сила почти не существовала. Тысячи германских офицеров превратились в ландскнехтеров, которые предлагали свои услуги правительствам всех периферических стран. Если допустить даже -в интересах полноты анализа я готов идти на всякое допущение, -- что я стремился не просто к власти, а к единоличной власти, хотя бы ценою измены и тайного соглашения с капиталистическими правительствами, то я никак не мог остановить свой выбор на разоруженной и унижен ной Германии, которая сама нуждалась в помощи, но не способна была оказать ее другим.
В московских телеграммах мое имя приводится в какую-то связь с именем генерала фон Секта297, который в тот период стоял во главе Рейхсвера. Это дает точку опоры для гипотезы, которая, полагаю, будет косвенно подтверждена в ходе процесса. Известно, что даже бред слагается из элементов действительности. С другой стороны, ложь только тогда может иметь видимость убедительности, если в нее вкраплены частицы прав
ды. Попытаемся, исходя из этого, открыть материальный базис, на котором прокурор возвел свою постройку.
С момента низвержения Гогенцоллернов298 правительство стремилось к оборонительному соглашению с Германией -- против Антанты и версальского мира. Однако социал-демократия, игравшая
Военное ведомство, во главе которого я стоял, приступило в 1921 г. к реорганизации и перевооружению Красной армии, которая с военного положения переходила в мирное. Крайне заинтересованные в повышении военной техники, мы могли в тог период ждать содействия только со стороны Германии. С другой стороны, Рейхсвер, лишенный Версальским договором воз можностей развития, особенно в области тяжелой артиллерии, авиации и химии, естественно стремился использовать совет скую военную промышленность как опытное поле для военной техники. Полоса немецких концессий в Советской России открылась еще в тот период, когда я был полностью поглощен гражданской войной. Важнейшей из них, по своим возможностям или, вернее, надеждам, являлась концессия авиационной компании "Юнкерс". Вокруг этих концессий вращалось известное число немецких офицеров. В свою очередь отдельные представители Красной армии посещали Германию, где знакомя лись с организацией Рейхсвера и с той частью немецких военных "секретов", которые им показывали. Вся эта работа велась, разумеется, под покровом тайны, так как над головой Германии висел дамоклов меч версальских обязательств. Официально берлинское правительство не принимало в этом деле никакого участий и даже как бы не знало о нем: формальная ответственность лежала на Рейхсвере, с одной стороны, и Красной армии, с другой. Все переговоры и практические шаги со-вершались в строгой тайне. Но это была тайна, главным образом, от французского правительства как наиболее непосредственного противника. Тайна, разумеется, долго не продержалась. Агентура Антанты, прежде всего Франции, без труда установи-ла, что под Москвой имеются авиационный завод "Юнкерса" и кое-какие другие предприятия. В Париже придавали нашему сотрудничеству с Германией, несомненно, преувеличенное зна-чение. Серьезного развития оно не получило, так как ни у нем
цев, ни у нас не было капиталов. К тому же взаимное недоверие было слишком велико. Однако полудружественные связи с Рейхсвером сохранились и позже, после 1923 г., когда нынешний обвиняемый Крестинский стал послом в Берлине.
Со стороны Москвы эта акция проводилась не мной единолично, разумеется, а советским правительством в целом, вернее сказать, его руководящим центром, т. е. Политбюро. Сталин был все это время членом Политбюро и, как показало все его дальнейшее поведение, вплоть до 1934 г., когда Гитлер отверг протянутую из Москвы руку, Сталин являлся наиболее упорным сторонником сотрудничества с Рейхсвером и с Германией вообще.
Наблюдение за немецкими военными концессиями велось через нынешнего подсудимого Розенгольца как представителя главы военного ведомства. Ввиду опасности внедрения военного шпионажа Дзержинский, начальник ГПУ, в сотрудничестве с тем же Розенгольцем вел за концессиями наблюдение со своей стороны.
В секретных архивах военного ведомства и ГПУ должны были, несомненно, сохраняться документы, в которых о сотрудничестве с Рейхсвером говорится в очень осторожных и конспиративных терминах. За исключением Сталина, Молотова, Бухарина, Рыкова, Раковского, Розенгольца, Ягоды и еще десятка лиц содержание этих документов может показаться "загадочным" не только прокурору Вышинскому, который в тот период находился в лагере белых, но и некоторым членам нынешнего Политбюро. Не положит ли обвинитель кое-какие из этих документов на стол вещественных доказательств, чтобы потрясти воображение дружественных иностранных журналистов? Весь ма возможно, что наша гипотеза подвергнется открытой проверке прежде, чем эти строки дойдут до читателя.