Преступления Сталина
Шрифт:
Но здесь возникает затруднение. Если я создал троцкистский центр (Радек--Пятаков), потому что недостаточно доверял Зиновьеву--Каменеву, то каким образом мог я доверять Рыкову и Бухарину, которые до самого дня моей высылки из СССР находились в тесном союзе со Сталиным и руководили всей борьбой против троцкизма, включая мой арест и изгнание? Выходит, что в тот период, когда я жил в Москве и входил в состав Политбюро и правительства, я оказался бессилен убедить Бухарина--Рыкова в правильности моих взглядов. Они голосовали против меня, произносили против меня враждебные речи на массовых собраниях. Бухарин написал против меня несколько сот неистовых статей. Оба правых вождя голосовали за мое исключение из партии, за мою высылку в Азию, а затем за мое изгнание из СССР. Но когда я попал в Турцию, затем во Францию, в Норвегию и Мексику и оказался отделен от Москвы тысячами километров, тогда Рыков и Бухарин, подобно всем вообще обвиняемым всех последних процессов, не только начали решительно во всем соглашаться со мной, но и решили безоговорочно выполнять все мои "инструкции". Члены правительства, послы, генералы Красной армии становились иностранными шпионами по "инструкции Троцкого". Так же точно поступили Рыков, бывший глава правительства, и Бухарин, бывший глава Коминтерна. Никаких других объяснений своим чудовищным и абсурдным "преступлениям" обвиняемые не дают!
Рыков и Бухарин пытались на суде отклонить свою прямую
ответственность за убийство Кирова, которого, как уже сказано,
убивали по очереди все оппозиционные группировки СССР. Но
Генрих Ягода, бывший начальник ГПУ, который, прежде чем
сесть на скамью подсудимых, расстрелял несколько сот человек
за убийство Кирова, немедленно заявил, что Рыков и Бухарин лгут. "Они, как и я, -- говорил Ягода, -- действительно противились вначале убийству Кирова. Но пришли инструкции от Троцкого, и мы подчинились". Буквально немеешь от удивления, читая эти слова вчерашнего инквизитора. Заявления о всемогуществе моих "инструкций" звучали уже достаточно нелепо в устах Пятакова и Радека. Но те по крайней мере 11 лет тому назад были моими единомышленниками. Правда, они отреклись от меня и превратились в моих ожесточенных врагов. Но прокурор Вышинский утверждает, что эта вражда была "фиктивной", что на самом деле бывшими троцкистами руководила горячая личная преданность Троцкому. Правда, не понятно, как и почему эта горячая преданность так быстро остыла в тюрьме и позволила Пятакову и Радеку живописать меня на суде са-мыми мрачными красками, какие имеются на палитре природы. Но оставим все это в стороне. Допустим, что старые связи действительно обеспечивали мне гипнотическое действие на моих бывших единомышленников через моря и океаны. Но как быть с Рыковым и Бухариным? Как и чем объяснить тот факт, что они превратились в послушных учеников Троцкого после того, как выслали меня из СССР?
Особенно таинственным остается, однако, вопрос о Ягоде. Этот господин был, видите ли, против убийства Кирова, но немедленно капитулировал перед моей "инструкцией". С какого это времени Ягода приучился выполнять мои инструкции? В качестве начальника ГПУ он непосредственно заведовал всеми репрессиями против оппозиции: разгромил мой секретариат, довел двух моих секретарей до самоубийства, расстрелял моих учеников и молодых друзей: Блюмкина, Силова, Рабиновича, довел до безвременной смерти нескольких членов моей семьи, арестовал и выслал меня, подготовил процесс Зиновьева--Каменева, руководил всеми подлогами и преступлениями против оппозиции. Теперь оказывается, что все эти подвиги он совершал просто для "маскировки". На самом деле он был тайным троцкистом и просто выполнял мои "инструкции". Нет, это слишком много. Этого не проглотят даже всеядные "друзья СССР". Они проглотят дело Зиновьева--Каменева, они проглотили дело Пятакова--Радека, но я очень опасаюсь, что они подавятся делом Ягоды.
6 марта 1938 г., 5 часов вечера Койоакан
НОВЫЙ ХОД СОБЫТИЙ304
28 февраля я высказал предположение, что после предшествующих опытов процесс окажется лучше подготовленным и ере
петированным. Это предположение не оправдалось. Уже короткие газетные телеграммы свидетельствуют, что нынешний процесс обилует не меньшим числом противоречий и бессмыслиц, чем предшествующие. Объясняется это в значительной мере тем, что организаторы подлога не могли начать свое творчество с чистой страницы, а вынуждены были заделывать бреши прошлых процессов, штопать прорехи, примирять противоречия и в то же время заботиться об усилении сенсаций, об увеличении числа жертв и размера преступлений:
Крестинский показывает, будто получил от меня письмо
от 18 декабря 1936 г., т. е. десять лет после того, как я порвал
с ним всякие отношения, и что в этом письме я рекомендовал
создать "широкую военную организацию". Это мнимое письмо,
услужливо подчеркивающее "широкий" масштаб заговора, име
ла очевидной целью оправдать истребление лучшей части офи
церства, начавшееся сегодня. Крестинский, конечно, "сжег" мое
письмо по примеру Радека и ничего не представил суду, кроме
своих путанных воспоминаний. Между тем в декабре 1936 г. я
был вместе с женой интернирован норвежским правительством
по требованию Москвы, и вся моя переписка проходила через
руки норвежской полиции. Если допустить, что я писал свои
инструкции невидимыми чернилами, то все же остается вопрос
об официальном письме, заключавшем в себе тайный текст, о
конверте и адресе этого письма. Все почтовые отправления и по
лучения регистрировались в так называемой "паспортной кон
торе" в Осло, судебная проверка не представила бы, следова
тельно, затруднений. Прибавлю, что тогда же письменно пред
лагал своему норвежскому адвокату Пюнтервольду соблюдать
величайшую осторожность с незнакомыми посетителями, которые
могут в дальнейшем фигурировать на новом процессе как по
средники между мной, моим адвокатом и московскими "терро
ристами". Все необходимые документы по этому поводу имеют
ся в руках мисс Сюзан Лафолет, секретаря нью-йоркской След
ственной комиссии.
Тот же Крестинский показал, будто я уже из Мексики на
писал ему письмо, в котором выразил свое "негодование" по
поводу откровенных показаний Пятакова на суде. Цель этого
моего мнимого письма явная: подкрепить своим "негодованием"
показания Пятакова, безнадежно скомпрометированные его
знаменитым полетом из Берлина в Осло, в декабре 1935 г., ког
да в Осло, по свидетельству официальных властей, не прилета
ло ни одного иностранного самолета. Если такое мое письмо
нужно было Вышинскому, то зачем оно нужно было мне? Про
цесс Пятакова уже закончился, и Пятаков был расстрелян. Вы
ражать чисто платоническое негодование в конспиративном
письме, которому предстояло пройти через ряд границ, было
бы крайним легкомыслием, особенно, если принимать во внима
ние личность адресата. Поведение Крестинского на суде харак
теризует его как законченного истерика. Если меня "предал" мнимый друг Пятаков, то можно было с гораздо большей вероятностью предполагать, что предаст и Крестинский. Какой же смысл имело посылать Крестинскому бесцельное для меня письмо, которое в руках ГПУ оказалось бы более могущественным орудием против меня, чем все покаяния подсудимых вместе взятые? Но письмо никуда не попало. Оно было, конечно, сожжено, насколько может быть сожжено ненаписанное письмо.
Обвинение приписывает Бухарину план убийства Лени
на, Сталина и Свердлова в 1918 г., когда Бухарин и его группа
противились подписанию Брест-Литовского мира. Кто знает
людей и отношения, тот без труда поймет всю бессмыслицу это
го обвинения. Бухарин относился к Ленину с привязанностью
ребенка к матери. Что касается Сталина, то он был в 1918 г.
настолько второстепенной фигурой, что самому заклятому тер
рористу не пришло бы в голову выбрать его в жертвы. В этой