Преступления страсти. Алчность
Шрифт:
Им и повезло остаться в живых и даже не испытать никакого недомогания. Те же, кто съел хоть небольшой кусочек, занедужили. Но они отделались только рвотой и коликами, а потом выздоровели, хоть и с трудом. А вот оба брата де Дрё д’Обре занемогли всерьез. Пять дней жесточайших страданий вынудили их приказать увезти себя из Вилькуа в Париж. Там созвали консилиум, на котором врачи единодушно повесили головы — картина состояния советника и судьи была самая печальная. Кое-кому течение их болезни напомнило болезнь их отца, покойного де Дрё д’Обре, — ну что ж, господа доктора сочли, что в достопочтенном семействе свирепствует некая наследственная хворь, которая и уносит несчастных де Дрё д’Обре одного за другим. Умер отец, теперь умрут сыновья… Прогнозы оправдались спустя два с половиной месяца после того,
На сей раз было проведено вскрытие, на котором особенно настаивал личный врач советника де Дрё д’Обре, носивший фамилию Башо. Он был очень привязан к своему подопечному, упрекал себя в том, что знания его оказались недостаточны для того, чтобы спасти от смерти такого хорошего человека, и надеялся найти сведения, которые помогут ему при лечении других людей. При вскрытии обнаружилось, что внутренности обоих братьев почернели и словно бы прогнили, что могло быть следствием воздействия яда, однако подобное же воздействие производит на органы и болезнетворный желудочный сок. Итак, причина смерти казалась странной и неясной, но общественное мнение все же сочло, что виновата болезнь, развившаяся из-за употребления дурной пищи.
Лашоссе остался вне подозрений. Более того, он так старательно ухаживал за советником де Дрё д’Обре, что получил от него предсмертный подарок — триста экю. Ну и еще тысячу франков ему вручили, как и обещали, маркиза и ее любовник.
Мадам де Бренвилье вступила в права наследства, однако некоторое время она находилась в трауре, вела жизнь затворницы и вызывала в обществе огромное сочувствие тем, что так внезапно и странно лишилась всех своих родных.
А между тем Экзили неожиданно и тайно покинул Францию (то ли чуял надвигающиеся беды, то ли просто решил удалиться на покой от своего смертоносного ремесла). Он исчез без следа, и тогда Сент-Круа, которому досталось все его алхимическое имущество, сам взялся за изготовление ядов. Знаниями для того он обладал вполне достаточными.
Казалось бы, зачем ему новые яды, если цель достигнута и больше никто не стоит между наследством и маркизой де Бренвилье? Но дело в том, что денег никогда не бывает много. Вернее, их всегда мало, особенно для тех, кто одержим алчностью. И любовники справедливо полагали, что на свете имеется достаточно людей, которые желали бы избавиться от ближних своих, так что помощь им может стать весьма прибыльным ремеслом. Именно поэтому Сент-Круа перевез к себе все препараты и приспособления, которыми раньше пользовался Экзили, и оборудовал в доме особенную комнату-лабораторию. Он не шутя увлекся химией, этой волшебной наукой. Мечтой его было изготовить яд, который способен убить человека самим дыханием своим, по крайности — прикосновением к коже. Тайной подобных ядов владели не столь давно, менее столетия назад, умершая королева Екатерина Медичи и ее придворные медики Козимо Руджиери и мэтр Рене, однако тайна тех перчаток, которые в свое время были подарены королеве Жанне д’Альбре и которые стали причиной ее скорой смерти, Екатерина Медичи унесла с собой в могилу. Сент-Круа неустанно искал секретный и загадочный яд, ну а пока приторговывал чем мог: простой и действенной отравой, которую надобно элементарно подсыпать в пищу неугодному человеку — и ждать его кончины и своих выгод, которые с той кончиной связаны.
Первым клиентом его стал закадычный приятель, бывший в курсе увлечения Сент-Круа химией. Звали этого господина Пенотье, и он был точно так же одержим алчностью, как и маркиза де Бренвилье. Правда, мечтал он не только о получении наследства после своего тестя, но и о доходных должностях, а посему намеревался убрать с пути и тестя, и всех, кто эти должности занимал.
Тесть, взявший на службу некоего лакея по имени Жорж, рекомендованного Сент-Круа, вскоре скончался. Пенотье получил немалое состояние и должность второго казначея Лангедока. Однако он мечтал также о месте сборщика податей с духовенства, которое занимал некто Сен-Лоран. Оставшийся без хозяина Жорж поступил на службу к нему… Вскоре Сен-Лоран умер в страшных мучениях, и при вскрытии обнаружилась та же картина, которую прежде наблюдали у братьев де Дрё д’Обре и у бывшего казначея Лангедока. Однако врачи по-прежнему не могли установить, точно ли повинен в случившемся яд. Науке он не был известен, а составлял тайну Экзили и его наследника Сент-Круа. Поэтому вновь сочли, что виновна некая болезнь, неведомая современной медицине, и на том успокоились.
Но не успокоилась мадам Сен-Лоран, которая очень любила своего мужа. Она не верила в случайность его смерти, тем паче что из дома исчез лакей, прежде служивший мужу и принятый к нему после службы у казначея Лангедока, который тоже скоропостижно и необъяснимо скончался. Мадам Сен-Лоран не уставала говорить о странном совпадении в обществе, которое и без того вовсю обсуждало многочисленные смерти, которые вдруг начали случаться в Париже. А между тем к списку их прибавилась еще одна, совершенно невероятная.
Умер Сент-Круа! И случилось это самым поразительным образом.
После исчезновения Экзили он оставил за собой его лабораторию близ площади Мобер и там продолжал его опыты. Работал он в стеклянной маске, которая должна была предохранять его лицо от смертоносных испарений: ведь Сент-Круа искал именно такой яд, который должен убивать испарениями, однако самому пасть жертвой своего ремесла ему совершенно не хотелось. Но в ту минуту, когда он, склоняясь над печью, следил, как закипает новый смертоносный препарат, стеклянная маска от неистового жара лопнула — и Сент-Круа упал замертво. Итак, он все же создал страшный препарат… Другое дело, что и он унес тайну в могилу, как и его предшественники!
Шли часы. Жена Сент-Круа, обеспокоенная долгим отсутствием мужа, отправила за ним слугу, все того же неоценимого Лашоссе. Тот обнаружил своего господина мертвым и понял причину его смерти. Он только и мог, что спрятал осколки маски, но уничтожить всего прочего не успел: другие слуги случайно увидели мертвого Сент-Круа и вызвали полицию. Явился некий комиссар Пикар и приказал опечатать комнату вместе со всем, что там находилось.
Лашоссе начал было протестовать, уверяя, что в комнате находилась принадлежащая ему шкатулка: там-де хранились его собственные деньги и он требует эти деньги вернуть. Однако ему ответили, что сначала произойдет следствие, а деньги никуда не денутся. Лашоссе очень в этом сомневался, хотя делать было нечего: все бумаги и вещи Сент-Круа стали достоянием полиции.
Он немедля сообщил о случившемся маркизе де Бренвилье, которая все еще пребывала в столь же глубоком, сколь и притворном трауре и жила затворницей в провинции. Мари-Мадлен в ужасе примчалась в Париж. Причиной такой поспешности была не только скорбь, но и забота о содержимом все той же шкатулки Сент-Круа. Дело в том, что там хранилось некое обязательство маркизы — выплатить Сент-Круа тридцать тысяч ливров. Ну да, отношения между пылкими любовниками были в денежном отношении строго регламентированы. Сент-Круа полагал, что страсть страстью, а табачок все же врозь, и взял с маркизы расписку в том. Потом получил деньги, а расписку вернуть забыл… Мари-Мадлен понимала, что сама по себе несчастная бумажонка уже представляет для нее огромную угрозу.
И она, мадам де Бренвилье, эта холодная и расчетливая особа, потеряла голову. Компьютер дал сбой! Маркиза ринулась к комиссару Пикару и предложила ему взятку за шкатулку — там-де хранятся ее личные, тайные бумаги, которые могут подорвать ее репутацию. Комиссар денег не взял и вежливо ответил, что если бумаги и в самом деле принадлежат маркизе, то они будут ей возвращены после окончания следствия, ну а ее дамские тайны таковыми и останутся, это он ей может обещать как истинный рыцарь.
Однако вовсе не о сохранении каких-то там «дамских тайн» беспокоилась маркиза! На свою репутацию добродетельной дамы ей было наплевать — она испугалась за свою жизнь, а потому снова ринулась прочь из Парижа и укрылась в самом надежном месте, какое только могла отыскать: в монастыре в Льеже. Там настоятельницей была ее сестра, обожавшая Мари-Мадлен и готовая сделать все ради нее. Под ее покровительством мадам де Бренвилье могла чувствовать себя в полной безопасности, тем паче что в те времена светская власть не имела никакой возможности вторгаться на территорию, где господствовала власть церковная. Монастыри обладали полной, как мы бы теперь сказали, экстерриториальностью, и Мари-Мадлен перевела дух, решив, что спасена.