Преступления страсти. Месть за любовь (новеллы)
Шрифт:
Вот так оно и вышло, что на Боровицком холме поставил Гюрги свой княжий терем и дал тому месту новое название. В 1147 году он писал своему союзнику, новгород-северскому князю Святославу Ольговичу: «Приди, брате, ко мне на Москов». Тот год и считается годом основания будущей столицы Руси. Именно благодаря пиру, который устроил Гюрги для Святослава, упоминание о ней и попало впервые в летописи. Между прочим, на пиру Олег, сын Святослава, подарил Долгорукому редкостного по своей красоте парда, то есть барса. Н. Карамзин ссылается на летописцев, которые так оценивают строительство нового города: «Москва есть третий Рим, — говорят сии повествователи, — а четвертого не будет. Капитолий заложен на месте, где найдена окровавленная голова человеческая: Москва также на крови основана и, к изумлению врагов наших, сделалась царством знаменитым».
Однако окончательно вытравить память об убитом им сопернике Гюрги все же не удалось. «Она долгое время именовалась Кучковом», — пишет Карамзин о Москве. А когда в 1174 году возвращались в родные земли из Византии двое сыновей Юрия Долгорукого, летописец упомянул, что они благополучно прибыли «до Кучкова, рекше до Москвы». И, кстати сказать, аж до ХVII века один из районов Москвы, между Сретенкой и Лубянкой, назывался Кучковым полем.
Однако отвлечемся от топонимики и обратимся вновь к любви.
Через некоторое время вдова Кучки умерла в преждевременных родах. Умер и младенец, и с тех пор Гюрги взял осиротевших (при его прямом и непосредственном участии) троих детей Ульяновны под свое покровительство. Улиту продолжала воспитывать нянька, Иоакима и Илью поселили при сыне Гюрги, Андрее, и определили их ему в служение. Впоследствии этого молодого человека назовут Андреем Боголюбским. Его и отроков, выросших около него, свяжет кровавая трагедия, от которой содрогнулся бы даже Шекспир — если бы знал хоть что-нибудь о русской истории.
К слову — следуя принципу «нет пророка в отечестве своем», наши родимые драматурги ничего особенного в истории Андрея Боголюбского не находили. К примеру, А.К. Толстой в свое время писал: «Сейчас я ищу — и не могу найти — сюжет для драмы в дотатарском периоде нашей истории… Андрей Боголюбский убит был пьяницами и трусами, а мне нужно что-то другое…»
А между тем Андрей Боголюбский был человеком неоднозначным, это раз, а самое главное — он с малолетства был определен сыграть в трагедии роль жертвы. Именно ему предназначено было стать козлом отпущения за грехи своего отца. Месть за любовь Юрия Долгорукого настигла его сына!
Характер у Андрея был совершенно неуемный. Он многое унаследовал от отца: здоровую беспринципность, беспощадность к врагам, жуткое упрямство — и державное честолюбие. Не унаследовал Андрей от Гюрги только жадной любви к Киеву и к Южной Руси вообще. Когда Долгорукий воссел наконец на вожделенный великокняжеский стол (в 1155 году), он выделил сыну в вотчину Вышгород, в старинные времена, между прочим, принадлежавший прародительнице суздальских князей — княгине Ольге.
Видимо, Андрей был глубоко равнодушен к историческим и родовым традициям: хотя он мог спокойно княжить в Вышгороде, пользуясь соседством, покровительством и защитой отца, ему там никак не сиделось. Нет, его тяготило отнюдь не мирное житье, его влекла не война сама по себе, хотя он был верным сподвижником отца во всех его походах, а при осаде Луцка в 1150 году проявил исключительную храбрость и даже чуть не погиб. Тогда он, не дав знать своим братьям, пошел с дружиною отражать вылазку, сделанную из города; прогнав врагов, молодой князь в запальчивости не заметил, что дружина отстала от него и что он один очутился в толпе обступивших неприятелей; только два «детских» (члены младшей дружины), и то позднее, последовали за ним. Андрей был ранен двумя копьями; какой-то ворог напирал на него с рогатиной. Помолясь святому Федору, память которого праздновалась в тот день, Андрей вынул меч, оборонился от нападения и ускакал из окружавшей его толпы. Когда он был вне опасности, раненый конь его пал, и Андрей велел похоронить его над рекою, «жалуя комоньство его», прибавляет летописец.
Именно большей самостоятельности, чем та, которую он имел в Вышгороде, жаждал Андрей. К тому же его неумолимо влекло на север.
Что и говорить, юг Руси в то время был изрядно измучен набегами половцев, истощен княжескими усобицами. Разраставшемуся древу, некогда посаженному Игорем Рюриковичем, было уже тесно в пределах Киевского княжества. А северо-восток Руси набирал силу, восстанавливал свою историческую роль, поскольку как раз отсюда, а не из Киева, строго говоря, «есть пошла Русская земля».
И вот в том же 1155 году, даже не ощутив вкуса власти над Вышгородом, Андрей самовольно покинул княжество свое и отправился в обратный путь, в Суздаль.
Кто знает, может быть, он и не решился бы вот так откровенно выступить из воли отца, однако, по словам летописца, его на это «лестию подъяша Кучковичи». И правда: у двух отроков, к тому времени повзрослевших, ставших мужчинами и пользовавшихся полным доверием Андрея, была прямая и конкретная цель — рассорить отца с сыном.
Кровь не вода. Они помнили об убийстве отца, и хоть не могли отомстить за него, убив самого Долгорукого, но намерены были расквитаться с Гюрги, вбив клин между ним и сыном. Кроме того, они хотели заставить Андрея жениться на своей младшей сестре. Ее звали, как мы помним, забавным для современного слуха именем Улита. К указанному времени ей, правда, было только двенадцать лет от роду, однако ранние браки в те давние времена, когда люди, особенно женщины, старели рано и стремительно, были вполне в обычае.
Князь Андрей Юрьевич прежде был женат, однако уже несколько лет как овдовел. От первого брака у него остались три сына: Мстислав, Всеволод и Глеб. Но если бы сестра Кучковичей сделалась княгиней Андреевой, она уж как-нибудь порадела бы за братьев, добилась для них высших чинов, а то и земель при князе. Она была бы лазутчиком Кучковичей в самом доме Боголюбского.
Итак, Кучковичи были очень заинтересованы в этом браке и не сомневались, что поймать Боголюбского в свои сети им удастся. Ничего, что Улита — бесприданница. О ее красоте уже сейчас, когда Улита была еще ребенком, ходили легенды. Можно было ожидать, что через год-другой она сделается вовсе уж баснословной красавицей. А Андрей Юрьевич, кроме всего прочего, унаследовал от отца и склонность к приятному времяпрепровождению. Однако жениться сызнова он пока не собирался, и для всех людей, близко знавших вышгородского князя, причина была ясна.
Несмотря на любовь Андрея к Северо-Восточной Руси, ему был не по вкусу холодноватый, северный тип женской красоты. Как раз такой была его покойная жена, и она жила, совершенно заброшенная мужем.
Идеалом женской красоты (да простится нам сие чуждое тому времени выражение!) Андрей считал Богородицу. Вернее сказать, изображение ее на иконе, которая находилась в женском монастыре в Вышгороде. Икона сия была писана, как говорили, самим святым евангелистом Лукой. В середине V века образ был перевезен из Иерусалима в Царьград, а в середине XII века послан греческим императором в дар Юрию Долгорукому.
Красота Богородицы на этой иконе приводила князя вышгородского в исступление, а женщины, схожие с ней ликом, вызывали у него странную смесь вожделения и поклонения. Однако среди невест, которых ему время от времени находил отец, не было ни одной, хотя бы отдаленно подходящей под его мерки. Именно поэтому он пока еще ни к кому не посватался, хотя вроде следовало бы.
Ну так вот Улита была похожа на икону, описное изображение, как две капли воды. Илья, недавно побывавший в Суздале и повидавший сестру, клялся брату, что сначала даже оторопел. Можно было не сомневаться, что юница произведет на князя ошеломляющее впечатление. Но прежде следовало устроить так, чтобы над ним не довлела воля отца. Проще говоря, Кучковичи делали все, чтобы убедить Андрея отъехать из Вышгорода в Суздаль — причем отъехать со скандалом.