Преступник
Шрифт:
— Молодой человек, а вы из какой школы?
— Я не из школы.
— Из отдела народного образования?
— Почему вы так решили?
— Потому что я специалист по воспитанию и ко мне частенько наведываются коллеги из школ, — с заметным раздражением ответил Воскресенский.
— Я из милиции.
— То-то вопросы дурацкие задаете.
— Андрей Андреевич, они только пока вам непонятны.
— Я и говорю — дурацкие. Так слушаю.
Он заметно поскучнел, переведя этого рыженького паренька из разряда гостей в разряд случайных
Начиная опрос, Леденцов всегда сомневался: каким быть? Оперуполномоченным уголовного розыска, лейтенантом милиции — Или быть самим собой? Он не раз видел, как допрашивают служивые опытные следователи: сурово, логично, с какой-то незримой давящей силой. Так бы надо и ему, коли он лицо официальное. Но вот капитан Петельников ни в кого не перевоплощался, выспрашивая и просто, и весело, и сурово, и приятельски… Как Леденцов ни старался быть официальным, его опросы граждан скоренько оборачивались разговором, в котором он становился самим собой. Ну, может быть, чуточку похожим на капитана.
Леденцов не понимал, почему состояние человека быть самим собой почиталось за добродетель. А ведь это естественно и просто, как дышать. Вот наоборот — быть не самим собой — человеку удается редко. И эти жеманные помыслы — быть не самим собой — Леденцов ценил выше, потому что они говорили о чувстве собственных недостатков, о хотении избавиться от них, стать другим, похожим на своего кумира. Быть не самим собой, а быть как Петельников — плохо?
— Андрей Андреевич, есть у вас родственник Саша Вязьметинов?
— Нет.
— Может быть, сын друзей или приятелей?
— Нет.
— Просто знакомый подросток…
— Нет.
— Но он вас знает.
— Меня знают тысячи подростков.
— Саша Вязьметинов… — начал было Леденцов.
— Впервые слышу, — отрубил Воскресенский.
— А забыть не могли?
— Молодой человек! Мы так говорим: «Если можешь думать, думай; если не можешь думать, то пиши; а если не можешь ни думать, ни писать, то хоть иногда повязывай вместо галстука носок».
— Зачем носок?
— Надо хоть как-то оправдать звание ученого и рассеянного человека… Так вот я на память еще не жалуюсь и носок еще не повязываю. А давайте-ка мы растопим камин?..
Потом они ели парниковые огурцы, помидоры и этот самый чайот — все с солью, подсолнечным маслом и черным хлебом; пили чай с разными пахучими вареньями, в том числе и с жасминовым, которое походило, по леденцовскому мнению, на тонкощипаную бумагу, сваренную в сиропе и окропленную духами. Каминный огонь приятно грел плечо, березовые полешки горели сухо, чуть пахло дымком, запах которого был Леденцову приятнее, чем вареный жасмин. Профессор рассказывал бесконечные истории из своей ранней, еще учительской жизни…
У калитки, уже провожая, Воскресенский улыбнулся:
— Милицию гном интересует?
— Какой гном?
— Ну,
— Если он нарушает закон…
— Нет, не нарушает. Второе лето по даче бродит. Нахожу следы на грядках, в теплице, даже в доме…
— Вы его видели?
— Нет, гномики же крохотные.
— А следы какие?
— Сорок первого, сорок второго размера.
15
Петельников опять сидел в приземистом мягком креслице под портретом Макаренко и ждал классную руководительницу — ту, молодую, одну из трех.
Искать взрослых он умел. Преступник скрывался, чтобы избежать наказания или хотя бы его оттянуть. У подростка мог быть и другой мотив побега, непредсказуемый и крайне неожиданный. Тем более у этого Вязьметинова. Как понять мотив побега, когда они в мотивах краж не разобрались?
Классная руководительница вошла торопливо и шумно, обремененная: сумка, кипа тетрадей, бумаги… Свалив все на стол, она поспешила к гостю.
— Извините, что заставила ждать…
— Ждать, догонять и расспрашивать — моя работа.
— Кто бы мог подумать, а? — спросила она уже о Вязьметинове.
— Наверное, вы.
— Почему я?
— Классный руководитель, хорошо его знаете.
— Ах, в этом смысле…
— Только в этом.
Она поправила складно уложенные волосы и пристрожила лицо, готовясь к разговору. Ее точеный — греческий, римский? — носик серьезно нацелился на собеседника. Петельников поймал себя на необъяснимой робости перед этой тридцатилетней женщиной. Неужели школьные стены излучают свою, незабытую им энергию; неужели понятие «учитель» отпечатывается в наших генах?..
— Как вас звать?
— Раиса Владимировна.
— Русский и литература?
— Да, самые трудоемкие предметы.
— Раиса Владимировна, расскажите о Вязьметинове.
— А знаете, нечего рассказывать.
— Совсем?
— Заурядный подросток. Как говорится, без искры божьей.
Чтобы полюбить человека, нужно его знать; чтобы оценить, сдружиться, уважать и прийти к пониманию, нужно человека знать; чтобы породниться, сделаться близким и пройти по жизни, нужно человека узнать… Но вот оказалось, что нельзя и вести полноценный розыск беглого подростка без знания его личности. Как дух ловить.
— Учится средне, от общественной работы отлынивает, к литературе равнодушен…
— А к жизни? — задал он, может быть, странный вопрос в применении к подростку.
— Не знаю, я учу своему предмету.
— А жизни? — упрямо повторил он.
— Кто ребят учит жизни?
— Именно.
— Вопросик ваш, знаете ли, академический…
Она вежливо улыбнулась, показывая, что на подобные вопросы отвечать не принято. Петельников допускал, что молодая учительница замешкается, но такой неприкрытой откровенности не ждал. Хотя бы попробовала, хотя бы побормотала.