Преступник

Родионов Станислав Васильевич

Петельников помнил своих преподавателей, которые учили литературе, химии, математике… Ребята усваивали. С годами литература, химия и математика выветривались, но вот образы учителей живы до сих пор. Потому что знания оседали в уме, а учителя запечатлевались в сердце. И больше всех знаний ребят интересовали личности этих биологичек, русачек, химиков и физруков: как они говорят, что думают, с кем дружат, куда ходят, что у них за мужья-жены… Не знаний жаждали ребята, а хотели у преподавателей научиться жить.

— Свой

предмет — это лишь повод для воспитания, — не удержался он от внезапно пришедшей мысли.

— Как вы сказали?

Она сморщила носик, и тот мучнисто побелел. Петельников, не зная зачем, мимолетно приметил, что побелел он не оттого, что хрящеват, а от того, что она сильно наморщилась.

— Я хотел спросить: любит ли он ваш предмет?

— Ему скучно.

— А почему?

— Он, видите ли, не согласен с толкованием образов классической литературы.

— Каких?

— Сейчас не помню. Да всех. И Онегина, и Раскольникова, и Отелло…

— Я тоже не согласен, — вздохнул Петельников.

Она рассмеялась, как хорошей шутке, и носик вновь побелел, и опять-таки не оттого, что сильно хрящеват, а оттого, что сильно засмеялась.

— С чем вы не согласны?

— Негуманная она.

— Кто? — удивилась учительница, не допуская даже намеков.

— Классическая литература.

Взгляд Раисы Владимировны выразил такую степень удивления, что Петельникову в узком креслице вдруг стало тесновато. Он подобрал длинные ноги и поставил их перед собой острым холмиком.

— Литературу, ценимую главным образом за гуманизм, вы называете негуманной?

— Раиса Владимировна, возьмите упомянутого вами Онегина… Убийца. Почему же герой романа он, а не Ленский? И где сострадание к Ленскому, к убитому? Раскольников. Тоже убийца, тоже изучается писателем. А убиенные женщины? Где к ним жалость? Отелло. Опять убийца. А Дездемона, а сострадание к ней? Этот ряд я мог бы удлинить.

— Извините, у вас подход законника…

— А я и есть законник. Меня всю жизнь учили ценить и охранять человеческую жизнь, Раиса Владимировна. И когда я выезжаю на убийство, то жалею убитого, а не убийцу.

— Законник и крючкотвор, — уточнила она.

Петельников не обиделся, потому что следил за ее носиком: тот удивлял. Сейчас учительница не смеялась и не морщилась, а хрящики побелели. И он почему-то вспомнил о белье, которое, тоже беленькое и, в сущности, уже отстиранное, второй день лежит в тазу и кренделями висит на боку ванны. Тут же его мысль скоренько сама перескочила на дела и на сейф, набитый ждущими бумагами, перескочила на подростка, где-то бродившего… А он ведет беседы о гуманности классической литературы.

— Раиса Владимировна, почему же Вязьметинов скучал? Ведь литература — предмет веселый.

— Не веселый, а серьезный, — обрезала она.

Теперь она обрезала, потому что Петельников в ее глазах пал неподъемно. Неумение поддакивать ему часто

вредило. Истинно сказано: «Никогда не отнекивайся, всегда отдакивайся».

— Саша на всех предметах скучал, — добавила она.

— Может, занятия нудные? — вырвалось у Петельникова.

— А я даю урок, а не эстрадное представление!

Но он перед учительницей уже не робел: чары детства отпустили. Впрочем, чары детства и родная школа останутся с ним навсегда, они тут ни при чем. В кресле морщила носик одна из тех, которые под воспитанием понимают нотации, правила, досмотры, слежки, проверку сумок и карманов…

— Я проводила внепрограммные уроки, — заговорила Раиса Владимировна обидчиво. — В прошлом году была дискуссия на тему «Все мы будущие матери и отцы». А этот учебный год начала с сочинения на тему «Кем быть?».

— И кем они хотят быть?

— Очень интересные цифры, я их даже помню. Девять человек — космонавтами, восемь — каскадерами, пять — дипломатами, шесть — писателями, семь — балеринами… Ну и так далее.

Она смотрела на него с гордецой, ожидая, видимо, похвалы. Или восхищения? Но Петельников спросил:

— А кем захотел быть Вязьметинов?

— Это, кстати, его характеризует… Написал, что хочет стать батюшкой, чтобы у него была толстая матушка.

— И что вы сказали?

— Вязьметинову?

— Нет, ребятам.

— Похвалила, естественно.

Он глянул в окно, в школьный сад, еще не совсем облетевший. Листья были сгреблены в вороха. Стволы выбелены ярко, приствольная земля окопана. Кусты подрезаны, сорняков нет. Ребята постарались. И ни один не написал в сочинении, что хочет быть садовником или садоводом? Впрочем, как напишешь, когда рядом строчат о космосе да о сцене. Проще выдать про батюшку с матушкой.

— Зачем вы их обманули, Раиса Владимировна? — тихо укорил Петельников.

— Я не понимаю…

— Неужели девять человек станут космонавтами? Или все семь девочек — балеринами?

— Хотя бы одна да станет.

— А остальные шесть? Потраченные зря годы, разочарования, а то и поломанные жизни…

— Мы должны приучать к мечте!

— И говорить правду мы должны.

— Какую? Что не у всех есть способности?

— Эту тоже. Но и главную правду: обществу не нужно столько балерин, артистов и каскадеров.

— И тогда ребята, по-вашему, воспылают желанием стать слесарями, токарями и пошивальщиками обуви?

— Не знаю, воспылают ли… Но, вступая в жизнь, молодой человек обязан считаться с потребностями общества.

Петельников глянул на часы. Почему эта классная руководительница его не гонит? Дело оперуполномоченного уголовного розыска — расспрашивать о преступлении, бегать, ловить, хватать, разузнавать… А не вести педагогические дискуссии.

Он встал.

— Раиса Владимировна, последний вопрос… Почему Саша Вязьметинов пошел на преступление?