Преступники и преступления с древности до наших дней. Гангстеры, разбойники, бандиты
Шрифт:
— Закрой же нас рогожей, а ты, Смирнов, убери ноги… Ну, теперь трогай шагом!
Глухая тишина и глухая ночь стояли вокруг. Только скрип колес нашей телеги нарушал это безмолвие…
Мы миновали второе Парголово и въехали в сосновую рошу. Пора было и поворачивать обратно Я уже собрался было сделать распоряжение о повороте лошади, как вдруг вблизи нас раздался легкий свист.
— Будьте готовы! — шепнул я. Предупреждение оказалось своевременным.
Едва Курленко успел вынуть из кармана своей женской кофты кистень, как был схвачен злоумышленником
Курленко, видавший на своем веку и не такие еше виды, ничуть не растерялся перед черной рожей грабителя и с плеча ударил его в ухо. Грабитель с глухим стоном, как сноп, свалился на землю.
Такая расправа «чухонки-бабы», видимо, привела в некоторое замешательство двух товарищей лежавшего без признаков жизни злодея, но, после секундного колебания, они, в свою очередь, бросились на Курленко.
Наступила пора действовать и нам. Первым выскочил из телеги Смирнов, а за ним я.
Я думал, что одно наше появление обратит в бегство нападающих; но разбойниками овладела ярость, и они, не видя у нас в руках оружия, видимо, решились на кровавую расправу, пустив в ход против нас ножи и знакомую мне толстую дубину.
Но и мои люди, не раз подвергавшиеся нападениям, прошли хорошую школу, и все приемы самообороны были ими на опыте изучены до тонкости.
Смирнов ловко уклонился в сторону от бросившегося на него с поднятым ножом бродяги, так что нож, направленный в горло, скользнул лишь по спине Смирнова, прорезав ему, благодаря толстому полушубку, только кожу у лопатки; а когда грабитель замахнулся ножом второй раз, то бравый унтер ударом ноги в живот сшиб противника с ног, и нападающий заверялся волчком от боли.
Пока Смирнов вязал веревками побежденных, я с Курленко старался обезоружить моего старого знакомого Митрича, которого я сейчас же узнал.
Сделать это было нелегко: он отлично владел суковатой, длинной дубиной и не подпускал нас на близкое расстояние. Дубина уже два раза задела Курленко, желавшего ее вырвать. Митрич свирепел и неистово отмахивался.
Стрелять мне не хотелось. Я решил овладеть Митричем иначе. В руках у меня была веревка. Сделать петлю — было делом одной минуты… Я изловчился и накинул петлю на Митрича. Еще один взмах дубиной… и затянутый петлей вокруг шеи Митрич зашатался и упал. Чтобы не задушить его, я снял тотчас же петлю и затем связал ему, с помощью Курленко, ноги и руки.
Четвертый злоумышленник, державший лошадь, благоразумно дал стрекача в самом начале схватки. Преследовать его в такую темную ночь было бесполезно.
Покончив эту баталию, мы привели в чувство одного из трех бродяг, наиболее пострадавшего от руки Курленко и, сложив эту живую кладь на телегу, тронулись в обратный путь, вполне удовлетворенные результатами ночной экскурсии.
Наутро я приступил к допросу и начал его, конечно, с Митрича…
Городовой ввел ко мне рослого и плечистого детину, который при входе скользнул по мне глазами, а затем отвел взгляд в угол. На угрюмо вызывающем
Городовой вышел и оставил нас одних.
— Ну-с, как же тебя звать? — задал я обыкновенный вопрос.
— Не могу припомнить!.. — последовал ответ.
— Гм!.. Вот как!.. Забыл, значит?.. Как же это так.
— Да так!.. Имя больно хитрое поп когда крестили, дал… Пока несли из церкви домой, я и забыл, а пока сюда попал, так и совсем позабыл…
— Тэ-э-эк-с, — протянул я, — что же это ты, бедняга непомнящий, по ночам с дубиной на большой дороге делаешь?..
— Ничего… Так… Хожу, значит, по своим надобностям…
— Какая же такая надобность у тебя была вчера, например, когда ты напал с шайкой на нашу телегу?
— И никакой шайки я не знаю, и никакого нападения-то не было… Так просто подошел попросить, чтоб подвезли… А на меня вдруг как накинутся… Я думал — разбойники!
— Вот как!.. Притомился, значит, по дороженьке, подломились резвы ноженьки, захотелось подъехать… А на него бедного нападают, как на какого-либо разбойника… Ведь так? — сказал я.
— Именно так-с!
Наступило молчание… Преступник стоял и глядел в угол, а я злорадно думал: «Постой же, вот я тебе покажу „забыл“, мерзавец… Вот я тебя ошпарю».
Я вдруг встал и решительно выпрямился:
— А ну-ка, Митрич, погляди-ка на меня хорошенько! Не узнаешь ли?.. — внушительно проговорил я, отчеканивая каждое слово.
Допрашиваемый как-то вздернул всем корпусом и взглянул на меня широко раскрытыми глазами:
— Не могу знать, ваше благородие, — быстро проговорил он.
— Но ведь ты — Митрич? — спросил я.
Глаза у него забегали. Он попробовал усмехнуться, но усмешка вышла какая-то кривая.
— Что ж!.. Пускай, по вашему, буду и Митрич, ежели вам угодно, вам лучше знать… — начал говорить он.
— Да, да!.. Именно мне лучше знать. И я знаю, что ты — Митрич. Да и меня ты должен знать! Погляди-ка внимательнее.
Митрич вскинул на меня уже смущенный и недоумевающий взгляд.
— Не могу припомнить! — проговорил он.
— Ну, так я тебе помогу припомнить. Где ты был ночью 15-го августа, в самый праздник Успенья Пресвятой Богородицы?
— В гостях у товарища!
— Не греши и не ври, мерзавец! — проговорил я грозно: — Не в гостях, а с топором на большой дороге провел ты этот великий праздник… свой престольный праздник! — подчеркнул я.
Митрич изумленно посмотрел на меня и начал бледнеть, а я, не давая ему опомниться, продолжал:
— Разбойником, кровопийцей засел ты на большой дороге, чтобы грабить и убивать. Как самый последний негодяй и самая жестокая, бессмысленная скотина, бросился ты на безоружного, одинокого с топором! Только потому человека не убил, что… «не хотелось в такой праздник рук марать», — сказал я, не спуская с него глаз и отчеканивая каждое слово.
— Да неужто это были вы, ваше благородие! — почти со страхом произнес Митрич, отступая шаг назад.