Преступники. Факел сатаны
Шрифт:
«Да, этот Вась–Вась не промах», — вспомнила Ольга Арчиловна заслуженного толкача республики, как он себя называл.
— Когда вас положили в клинику? — спросила она.
— В апреле прошлого года. А в июле, понимаешь, уже сидел вот здесь, заканчивал парижский заказ… Пожалуйста, — с гордостью показал мастер на пышно оформленный диплом в рамке на стене. — «Гран–при»! Французский министр, понимаешь, вручал мне в Париже!
— А само блюдо?
— В Москве в музее.
— Выходит, в березкинской клинике вам полностью восстановили зрение и слух? — с неподдельным
— Не могу сказать, что на сто процентов, но, как видишь, работаю. Правда, профессор Баулин просил не перегружаться, побольше отдыхать, гулять, дышать свежим воздухом.
— Чем же вас лечили?
Гаджиев удивленно посмотрел на следователя.
— Я сам думаю, чем? Вроде бы никаких операций не делали, уколов тоже. Я там как в санатории жил… Соки давали…
— Какие именно?
— Разные. Помню, больше всего морковный. Каждый день. И ванны принимал. Вода на травах настояна. Очень приятно! Лежишь минут двадцать — одно наслаждение… Еще мед давали, пчелиное молочко. На лошади заставляли ездить. И очень много гулять. Особенно когда цвели деревья. Баулин объяснял, что дышать пыльцой очень полезно — болезнь уходит… И голодал…
— Долго?
— Один раз много дней ничего не ел. Потом постепенно кушать начал. Соки, протертые овощи, фрукты…
— Значит, никаких лекарств?
Мастер улыбнулся.
— Одно лекарство давали вкусное. «Баурос–один» называется. Как лимонад… Хороший отдых получился. Правда, немного работать приходилось. В саду деревья окапывал. Но разве это работа?
— Да, ваш труд посложнее, — улыбнулась Ольга Арчиловна, показав на изделия мастера. — Скажите, Меджид Гаджиевич, вы поддерживаете связь с клиникой?
— Связь? — удивился мастер. — Чувствую себя хорошо, зачем людей беспокоить?
— Значит, вы туда не писали?
— Понимаешь, в прошлом году послал два письма, — ответил Гаджиев. — Когда выписывали, попросили, чтобы я сообщал про свое самочувствие… Первое письмо я послал через два месяца, второе — к Новому году. И все.
— А вам ответили оттуда? Сам Баулин или кто–нибудь из лечащих врачей?
— Никаких писем из Березок я не получал, — решительно заявил мастер.
— Может быть, совсем недавно? — допытывалась Дагурова.
— Нет! Память у меня отличная, понимаешь, лечить не надо, — усмехнулся Гаджиев.
Говорил он скорее всего правду. Да и на почте, где вчера побывала следователь, сообщили, что из Березок в этом году писем на имя Гаджиева не поступало. Значит, Баулин так и не отправил ему свое послание?
— У меня к вам один вопрос, — осторожно начала Ольга Арчиловна. — Деликатный… Скажите, у вас никто не требовал каких–нибудь подношений, денег в клинике? Из врачей, медперсонала?
Гаджиев стал очень серьезным.
— Я понимаю, на что вы намекаете… Лично у меня никто ничего не требовал.
Он, как показалось Ольге Арчиловне, подчеркнул слова «лично у меня». И это ее насторожило.
— А у других? — спросила следователь.
Мастер пожал плечами, отвел глаза. Дагурова поняла, что ему не хочется отвечать на этот вопрос.
— Меджид
— У него денег не просили, — поспешно сказал Гаджиев.
— Верно, — кивнула следователь. — Однако у нас есть сведения, что кое–кто попадает в клинику за деньги, причем немалые… Прошу вас помочь следствию. Да что следствию — справедливости. Ведь это ужасно, когда пользуются человеческим горем… Вы меня понимаете?
— Я догадываюсь, кого вы имеете в виду, — неохотно сказал Гаджиев. — У нас не принято распускать язык… Но ради справедливости… Да, я передавал конверт одному человеку.
— Какой конверт, кому?
— Конверт с запиской. Главной медсестре Азе Даниловне.
«Опять Орлова, — отметила про себя следователь. — Это, кажется, уже теплее, как в детской игре…»
— Можете рассказать подробнее?
— Конечно! Понимаешь, в соседней палате лежал Егор. Хороший человек! Мы с ним в нарды играли. Ему не разрешали вставать… Мы дали друг другу слово: когда вылечимся, то друг к другу съездим в гости… Один раз прихожу к нему с нардами, а Егор, понимаешь, страшно ругается…
— Фамилию Егора помните?
— А как же! Шатохин его фамилия, — ответил Гаджиев и продолжил: — Вижу, сильно волнуется, а ему нельзя, понимаешь… Успокойся, говорю, друг, скажи, что случилось? Он весь трясется, сам белый… Просит отнести конверт Орловой. Записка, говорит, в нем…
Я передал. Аза Даниловна прочитала, перепугалась и побежала в палату к Шатохину… На следующий день Егор зовет меня. Остыл уже. Сели за нарды… Мне все–таки интересно. Спрашиваю: из–за чего ты так психовал? Егор помолчал, потом говорит: ладно, только тебе скажу, как другу… Попросил, понимаешь, нянечку на почту сходить, телеграмму отправить, ну, за услугу дал ей рубль. Об этом узнала Аза Даниловна… Прибегает нянечка, плачет, сует назад рубль, говорит, что из–за этого рубля Аза Даниловна грозилась ее уволить, а Шатохина выписать из клиники… Так в той записке Егор написал Азе Даниловне, что пускай выписывает, но прежде пусть вернет ему картину и полторы тысячи рублей… Орлова тут же прибежала, стала извиняться. Объяснила, что в клинике запрещается нянечкам брать деньги с больных, вот за это и отругала ее. А выписывать Шатохина никто не собирается… Так и получилось: нянечку не уволили, Шатохина не выписали… Через две недели Егор умер… Я горец, понимаешь, и то плакал! — с неподдельной болью произнес Гаджиев.
«Вот и второй случай после Бульбы, — подумала Дагурова. — Но только ли эти два?»
— Честное слово, Ольга Арчиловна, — приложил руку к груди Гаджиев, — если бы Егор не умер, я ни за что не рассказал бы вам. Хотите обижайтесь за откровенность, хотите нет.
— Понимаю, Меджид Гаджиевич. И спасибо, что поделились… Хочу вот что спросить: Шатохин не рассказывал, кому именно он давал полторы тысячи рублей?
— Деньги он давал лично Орловой.
— За что?
— Как будто не понятно, — покачал головой мастер. — Чтобы место в клинике получить.