Превращение Локоткова
Шрифт:
— Но… за что же, черт побери?.. — промямлил он, ошеломленный.
— Кто знает! Наверно, причиной тому много фактов и поводов. Что из того, что я вышла за тебя когда-то замуж. Пришла пора — и вышла. Тем более, что мы с тобой сошлись еще до женитьбы. Потом уж на меня накатило: с тобой — и всю жизнь, а она такая короткая… Но это еще ничего, если хоть не унижают на людях. А со мной это было все время. Ты помнишь, например, как на моем дне рождения закрылся с Ларкой Коломиец в ванной, и вы не выходили оттуда целых полчаса? Вам все стучали в дверь, кричали пошлости, хохотали — как же, все такие были прекрасные, раскованные, без предрассудков! И я
Пожал плечами: «Нет, не помню такого…»
— Конечно, где тебе помнить! Перспективный, блистающий — ты ни о ком, кроме себя, не мог думать тогда. И ведь — признайся! — так до конца и не верил, что посадят за ту пьяную драку. Рассчитывал, что обойдется, как обычно — пожурят слегка, да и все? Прочем, что ты мог рассчитывать, пьяный до изумления? Даже и не видел, небось, что мальчишку бьешь, подростка. Оскорбил он его, видите ли! Ладно, одевайся, скоро Игорь с Олежкой придут из садика.
— Олежка — это ваш сын? — спросил Валерий Львович вяло. Что-то держало его здесь, не давало просто так встать и уйти — все-таки в этих стенах проведено четыре года, и годы были совсем неплохие. Или — надежда? Но на что можно рассчитывать после такого разговора? И только сейчас он осознал, что и квартира, и Ирка — единственный, по сути, островок в городе, куда он мог пойти, больше у него ничего нет. Что за этими стенами? Пустота, негде даже приклонить голову. Правда, в гипотезе существовал еще один выход: поехать к матери. Она жила на Алтае, в селе. Но для Локоткова этот вариант абсолютно отпадал. Он решил еще в заключении: покуда не зацепится — нечего делать туда ехать. С повинной головой: вот, товарищи, что из меня вышло, в конце концов! Мать будет со слезами уговаривать остаться, если уж все потеряно, и — вдруг он дрогнет, смалодушествует? Тогда что? Устроиться вкалывать рабочим в тамошнем совхозе? Нет, сдаваться так просто Валерий Львович не собирался ни в коем случае.
— Может быть, ты позволишь остаться ненадолго? Только ночевать, — спросил он у Ирины, и сердце снова забилось часто, истерично.
— Даже не думай.
«Убить ее, что ли?» — тяжело подумал Локотков. Какие-то точки в его жизни тогда будут, безусловно, поставлены. А их теперь очень и очень не хватало — этих точек, житейской определенности. Поникший, он вдруг крупно вздрогнул, испугавшись своих мыслей, быстро встал и пошел в прихожую. Хотел проститься сурово, чтобы она почувствовала его боль, но вместо того искательно попросил:
— Я… куплю Юльке пальто?
Ирина посмотрела на него удивленно; пробормотала, тоже заметно смешавшись:
— Да, конечно… У нас не очень-то с деньгами… и ты… И память девочке, это тоже…
Он поднял чемодан и вышел.
3
На вокзале ему повезло: он почти сразу наткнулся на Назипа. Башкир стоял, опершись на стенку, и влажными глазами сквозь узкие просветы век глядел на шмыгающий туда-сюда народ. Увидав Локоткова, он нисколько не удивился, и сказал:
— Смотри, сколько кругом народа! И все куда хотят, туда идут. А я стою, глазею, и не верю этому. Наверно, не скоро привыкну — а, Львович? Ты зачем сюда пришел?
— Так просто.
— Так… просто? — башкир тревожно мотнул головой, оттопырил губы.
— Мне некуда больше идти, Назип. Некуда, напрочь все потерял, понимаешь?
— Что ты, постой! Как можно все потерять? Разберемся по порядку. Квартира был? Был. Жена был? Был. Так. Теперь ты приехал. Квартира на месте? На месте. Жена там же? Там же. И сука не пускает домой. Поня-атно. Не знает закон. Пока сидишь — дело ее: не любой бабе можно выдержать долгие годы. Но если пришел — гони хахаля, дешевого фраера, и прими человека. Идем, Львович, — Назип взял его за руку. — Сейчас разберемся с этим делом. Будем ставить на нож.
— Да никуда я не пойду! — Локотков вырвался, бледный, — Опомнись, ты сам не понимаешь, что говоришь! Все прошло уже, прошло, понял? И… я не хочу!
— Чего не хочешь?
— Ну, вот — что ты сказал. Закон, на нож… Какой закон, какой нож? Чтобы снова туда? Этого не хочу. Ты не мешайся, Назип, не твое это дело.
Назип отвернулся от него, утянул голову за поднятый воротник старенького осеннего пальто. Наверно, он обдумывал происшедшее, и пытался принять какое-то решение. Кряхтел, пожимал плечами. Наконец сказал:
— Тогда идем брать билет. Поедем Башкирию, ко мне. Там не пропадешь со мной. Мать моя умерла, пока сидел, но дом остался. Есть родня, есть друзья, много. Пойду снова шоферить, и тебя тоже устрою в гараж, к нам на фанерный комбинат. Сколько-то покантуешься, потом выучишься на шофера. А, Львович?
— Спасибо, Назип, — глаза снова едко защипало, и он еле сдержался, чтобы не заплакать снова — так был благодарен за такие слова угрюмому башкиру. — Спасибо. Только я не поеду с тобой. Попробую здесь. Я сам. Может быть, что-нибудь и получится. Диплом-то ведь у меня никто не отбирал.
— Ну, тогда прощай, Львович. — Назип протянул руку. — Живи, как хочешь. Мне надо ехать. Скоро поезд. А может быть, что-нибудь надо? Бабу, а?
— Такую, что ли? — Локотков перевел взгляд на жмущихся неподалеку к стенке вокзала двух тонконогих, плохо одетых замухрышек. — Нет уж, спасибо, обойдусь. Мне бы только переночевать, Назип. Ненадолго, перемогнуться, и все; может, всего ночь или две. Вот если бы ты в этом деле помог как-то…
Назип набычился, постоял с минуту, раздумывая; отошел к замухрышкам и стал о чем-то с ними говорить. Потом снова исчез.
Вернулся через полчаса — пьяный, довольный. Кивнул: «Идем со мной!» — и взял оба чемодана — свой и локотковский.
Шли недолго, — вскоре тут же, в пристанционном поселке, по взятому Назипом адресу нашли обшарпанный кирпичный дом и позвонили в одну из квартир первого этажа. Звонок за дверью отозвался резко, пугающе. Кто-то подшаркал, и высокий, в нос, мужской голос спросил:
— Кто?..
— Надо Ивана, — сказал Назип. — Если ты Иван, то открой.
— Я-то Иван, а вот ты кто такой? Я тебя не знаю. Уходи.
— Открывай, Иван, не тормози человека, если он на воле. Ты не нужен, переночевать надо. Адрес нам дал Семен Любов.
— А, Маляр! Где-то он пропал, пропал, мой дружок… — щелкнул замок, дверь отворилась, и выглянул сухой белесый мужик лет сорока, небрежно одетый. Локотков с Назипом вошли, повесили в прихожей пальто, и осмотрелись.
Квартира была однокомнатная, зачуханная до крайности. Кисло воняло из кухни, в комнате тоже был спертый кислый дух. Кушетка, обшарпанный стол, два стула — вот что там было. Еще прислоненная к стене раскладушка. Не разуваясь (пол был грязный) прошли в комнату, с любопытством косили глаза в сторону хозяина. А он все шнырял перед ними взад-вперед, и голосил: