Превращения Арсена Люпена
Шрифт:
– Такова переданная нам записка, – продолжал Годфруа д’Этиг, – документ совершенно поразительный, потому что он был опубликован за несколько недель до объявления войны. Кто же эта женщина? Кто эта авантюристка, чьи опасные предсказания, воздействующие на довольно слабый дух несчастной государыни, не могли не сыграть роковую роль в катастрофе тысяча восемьсот семидесятого года? Кто-то – читайте тот же номер «Шаривари» – спросил ее:
«Итак, вы дочь Калиостро, но кто ваша мать?
– Моя мать?! – воскликнула она. – Ищите ее очень высоко, в кругу Калиостро… и даже еще выше… Да, это она… Жозефина де Богарне, будущая супруга Бонапарта, будущая императрица…»
– Полиция Наполеона Третьего не могла бездействовать. В конце июня она представила краткий доклад, написанный по окончании сложного расследования одним из ее лучших агентов. Цитирую:
«Итальянские паспорта синьорины, дата рождения в которых представляется сомнительной, оформлены на Жозефину Пеллегрини-Бальзамо, графиню Калиостро, родившуюся в Палермо 29 июня 1788 года. По приезде в Палермо мне удалось обнаружить старые церковные книги прихода Мортарана, и в одной из них я нашел запись, датированную 29 июня 1788 года, о рождении Жозефины Бальзамо, дочери Жозефа Бальзамо и Жозефины де ля П., французской подданной.
Скрывалась ли под „П.“ Жозефина Ташер де ля Пажери – такова девичья фамилия бывшей жены виконта де Богарне и будущей супруги генерала Бонапарта? Я удвоил свои усилия и после кропотливых поисков узнал из писем лейтенанта военной полиции, что в 1788 году господина Калиостро едва не арестовали. Последний, хотя и был изгнан из Франции после истории с ожерельем королевы, тайно проживал под именем Пеллегрини в небольшом особняке в Фонтенбло, где каждый день принимал у себя высокую стройную даму. Жозефина де Богарне в то время тоже живет в Фонтенбло. Она тоже высокая и стройная. За день до ареста Калиостро исчезает. Назавтра внезапно уезжает и Жозефина де Богарне. Месяц спустя, в Палермо, рождается ребенок.
Эти совпадения не кажутся очень убедительными. Но какой вес они приобретают, когда два события встают рядом! Через восемнадцать лет императрица Жозефина привозит в Мальмезон юную девушку, выдавая ее за свою крестницу, и эта девушка настолько располагает к себе Наполеона, что тот забавляется с ней, как с ребенком. Как зовут эту девушку? Жозефина, или, точнее, Жозина.
Падение империи. Царь Александр I, будучи в Париже, принимает Жозину и посылает ее в Россию. Какой титул она теперь носит? Графиня Калиостро».
Последние слова барон д’Этиг произнес в гробовой тишине. Его выслушали с глубочайшим вниманием. Рауль, находясь в полном замешательстве от этой невероятной истории, пытался уловить на лице графини признак волнения или смятения. Но она была по-прежнему невозмутима, и в ее красивых глазах таилась та же улыбка.
Барон продолжал:
– Этот доклад, а также, возможно, опасное влияние, которое графиня приобрела в Тюильри, должны были положить конец ее фортуне. На нее и на ее брата выписали постановление о выдворении. Брата выслали из Германии, ее – из Италии. Однажды утром она вышла в Модане, куда ее доставил молодой офицер. Он поклонился ей и попрощался. Этого офицера звали принц Аркольский. Именно ему удалось раздобыть эти два документа, номер «Шаривари» и оригинал секретного рапорта со всеми печатями и подписями, который он и держит сейчас в руках. И наконец, это он только что уверенно удостоверил перед вами идентичность двух особ: той, которую он видел тем утром, и той, которую видит сейчас.
Принц Аркольский встал и важно произнес:
– Я не верю в чудеса, однако то, что я утверждаю, похоже на чудо. Но во имя истины я клянусь честью офицера, что эта женщина – та самая, которой я, прощаясь, отсалютовал на моданском вокзале двадцать четыре года назад.
– Только отсалютовали, не добавив ни одного учтивого слова, не так ли? – проговорила Жозефина Бальзамо, повернувшись к принцу. Голос ее звучал игриво и несколько насмешливо.
– О чем это вы?
– О том, что французский офицер слишком галантен, чтобы проститься с красивой женщиной, всего лишь официально отдав ей честь.
– Что?
– Вы наверняка сказали ей хотя бы несколько слов…
– Может быть… я уже не помню… – ответил принц Аркольский с некоторым смущением.
– Вы склонились к изгнаннице, месье. Вы поцеловали ей руку, задержав в своей немного дольше, чем того допускают приличия, и сказали: «Я надеюсь, мадам, что те минуты, которые я имел удовольствие провести рядом с вами, будут иметь продолжение. Что касается меня, то я никогда их не забуду». И вы проникновенно повторили: «Никогда, мадам, вы слышите? Никогда…»
Принц Аркольский производил впечатление весьма воспитанного человека. Однако, услышав свои собственные слова, воспроизведенные с такой точностью спустя двадцать четыре года, он растерялся и пробормотал:
– Дьяволица!
Впрочем, он тут же опомнился и перешел в наступление:
– Я забыл это, мадам. Если воспоминание о первой встрече и было приятным, то вторая встреча полностью изгладила его из моей памяти.
– И что же это за вторая встреча, месье?
– Это было в начале следующего года в Версале, куда я сопровождал французских официальных лиц, уполномоченных вести мирные переговоры после поражения. Я увидел вас в кафе. Вы сидели за столиком с бокалом в руке и веселились в компании немецких офицеров, один из которых был адъютантом Бисмарка. В тот день я понял и вашу истинную роль в Тюильри, и то, чьим эмиссаром вы являлись.
Все эти разоблачения, все эти сверхъестественные жизненные перипетии были представлены присутствующим меньше чем за десять минут.
Никаких аргументов. Никакой попытки с помощью логики или красноречия доказать немыслимую версию. Ничего, кроме описания эпизодов. Ничего, кроме чьих-то кратких обличающих свидетельств, обрушившихся на жертву, как удары увесистого кулака, и звучавших совершенно несуразно, ибо все они относились к событиям столетней давности и противоречили бесспорной молодости этой женщины!
Рауль д’Андрези не верил своим ушам. Ему казалось, что перед ним разыгрывается сцена из романа, а точнее – из какой-то фантастической, мрачной мелодрамы; заговорщики тоже словно бы находились по другую сторону реальности, слушая все эти россказни так, будто они имели ценность неоспоримых фактов. Конечно, Раулю было известно об интеллектуальной нищете этих дворянчиков, обломков минувших времен. И все же как могли они не считаться с вопиющей нелепицей, как могли верить в возраст, приписываемый этой женщине? При всей их наивности, неужто у них не было глаз?