Превращения Арсена Люпена
Шрифт:
Итак, сами того не ведая, они вынесли женщине смертный приговор.
…Все поднялись с мест и двинулись к выходу, явно довольные тем, что так дешево отделались. О случившемся никто не упомянул. Казалось, они собрались здесь лишь для того, чтобы поболтать о пустяках. Некоторым еще предстояла поездка вечерним поездом с ближайшей станции.
…Вскоре вышли все, кроме Боманьяна и Беннето.
Это полное драматизма заседание, на котором жизнь женщины была изложена самым пристрастным образом, а смертный приговор получен при помощи гнусной уловки, потрясло Рауля больше всего тем, что оно так внезапно и резко оборвалось, – словно пьеса, в которой развязка происходит слишком рано, нарушая логику событий, или судебный процесс, на котором окончательное решение объявлено посреди прений сторон.
Совершенный Боманьяном подлог ясно показал Раулю д’Андрези подлую и изворотливую натуру этого человека – безжалостного фанатика, пожираемого страстью и гордыней и задумавшего убийство. Однако присущие ему трусость, лицемерие, потаенный страх заставляли его, так сказать, прикрываться своей совестью, а может, и правосудием. Отсюда это коварное решение и полный карт-бланш, полученный благодаря отвратительному маневру.
И теперь, стоя в дверях, он наблюдал за женщиной, которая скоро должна была умереть. Мертвенно-бледный, сурово сдвинув брови и скрестив руки на груди, весь во власти нервного тика, от которого подергивался его подбородок и мускулы, он выглядел немного театрально – этаким романтическим персонажем. Очевидно, в его мозгу лихорадочно метались самые разные мысли. Быть может, в последнюю минуту его одолели сомнения?
Однако размышления Боманьяна длились недолго. Он сжал плечо Беннето и вышел, властно бросив:
– Стереги ее! И без глупостей, ладно? Иначе…
Все это время графиня Калиостро сидела неподвижно, сохраняя на лице задумчивое, почти безмятежное выражение, совсем не соответствующее ситуации.
«Наверное, она не подозревает об опасности, предполагая, что ее ждет заточение в сумасшедшем доме, а эта перспектива ее нимало не тревожит», – подумал Рауль.
Прошел час. В зале сгущался вечерний сумрак. Молодая женщина дважды взглянула на часы, которые висели у нее на груди. Затем она попыталась завести разговор с Беннето, и на ее лице мгновенно расцвела обольстительная улыбка, а в голосе зазвучали бархатные интонации. Но Беннето лишь что-то хмуро пробурчал в ответ.
Прошло еще полчаса… Она посмотрела направо-налево – и заметила, что дверь приоткрыта. В этот миг у нее несомненно возникла мысль о побеге, потому что все ее тело вдруг сжалось и подобралось, как для прыжка. Со своей стороны Рауль тоже искал способ помочь ей осуществить этот план. Будь у него револьвер, он застрелил бы Беннето. У него также родилась идея о том, чтобы проникнуть в зал, но окно, возле которого он лежал, оказалось слишком узким.
К тому же Беннето, который был вооружен, почувствовал опасность и, демонстративно выложив револьвер на стол, проворчал:
– Только шевельнитесь – и я выстрелю. Клянусь Богом!
Он явно не шутил. Графиня больше не двигалась. Рауль неотрывно смотрел на нее, чувствуя, как горло сдавило спазмом.
Около семи часов вернулся Годфруа д’Этиг.
Он зажег лампу и сказал Оскару де Беннето:
– Нам надо все подготовить. Сходи принеси носилки из-под навеса. А потом ступай ужинать.
Оставшись наедине с молодой женщиной, барон, казалось, начал испытывать душевные колебания. Рауль заметил его блуждающий взгляд, выдававший намерение что-то сказать или сделать. Но говорить прямо, без обиняков, ему явно не хотелось.
– Молитесь Богу, мадам, – вдруг заявил он.
Она с недоумением спросила:
– Молиться Богу? К чему этот совет?
Понизив голос, он ответил:
– Как вам угодно… Я только должен был вас предупредить…
– Предупредить меня о чем? – спросила она со все возрастающей тревогой.
– Бывают минуты, – пробормотал барон, – когда нужно молиться Богу, как молятся в свой смертный час…
На ее лице мгновенно отразился ужас. Она поняла, что ее ждет. Ее руки лихорадочно заметались, словно в конвульсиях.
– В смертный час? В смертный час? Но ведь речь не о смерти, правда же? Боманьян не говорил об этом… Он говорил о доме умалишенных…
Барон не ответил. Слышен был лишь голос несчастной, которая лепетала:
– О боже мой, он обманул меня… Дом умалишенных – это неправда, тут другое… Меня сбросят в море, ночью… О! Какой ужас! Но это невозможно… Мне – и умереть?!. Помогите!
Годфруа д’Этиг схватил припасенный плед, грубо накинул его на лицо молодой женщины и зажал ей рот рукой, чтобы заглушить крики.
Вернулся Беннето. Они вдвоем уложили свою жертву на носилки и крепко привязали к ним, пропустив между неплотно прилегающими досками веревку с железным кольцом, чтобы позже подвесить к нему камень…
Глава 4
Пробитая лодка
Сгущалась тьма. Годфруа д’Этиг зажег лампу, и кузены приготовились к своему мрачному бдению. В тусклом свете их лица, искаженные мыслью о предстоящем преступлении, выглядели зловеще.
– Тебе надо было захватить с собой бутылку рома, – проворчал Беннето, – в иных случаях лучше не думать о том, что делаешь.
– Сейчас не тот случай, – возразил барон. – Наоборот! Мы должны быть бдительны как никогда!
– Весело, нечего сказать.
– Не надо было соглашаться с Боманьяном и обещать ему поддержку.
– Это невозможно.
– Тогда подчиняйся.
Шло время. Из замка не доносилось ни звука; деревня тоже спала.
Беннето подошел к пленнице, прислушался и, обернувшись, заметил:
– Она даже не стонет. У нее стальные нервы.
И добавил с некоторым страхом:
– Ты веришь тому, что о ней говорят?
– Чему именно?
– Ее возраст… все эти истории из прежних времен…
– Полный вздор!
– А Боманьян верит.
– Откуда нам знать, чему он верит!
– И все-таки согласись, Годфруа, что тут есть нечто удивительное… И все говорит за то, что родилась она довольно давно…
Годфруа д’Этиг пробормотал:
– Это верно… Я тоже, когда читал записку Боманьяна, думал, будто эта женщина действительно жила в то время.