Превращения Арсена Люпена
Шрифт:
Однако он не поддался этой мысли. Правда цепко держала его благодаря фотокарточке, которую он сжимал в руке, и, возможно, пьянящему воспоминанию о поцелуе, украдкой сорванном у Жозефины Бальзамо. Это была достоверность, от коей он не мог отказаться.
Только сейчас юноша впервые подумал – испытывая угрызения совести, которые, впрочем, сразу же отогнал, – о Клариссе д’Этиг и о восхитительных часах, проведенных с ней прошлым утром. Но в возрасте Рауля такая неблагодарность и сердечные противоречия нередки; ему казалось, что он раздвоился и что одна его часть продолжает любить, бессознательно приберегая эту любовь для будущего, а другая – неистово отдается порывам новой страсти. Образ Клариссы возник перед его глазами, смутный и печальный, словно бы мерцающий в глубине маленькой часовни с дрожащими огоньками свечей, где он мог бы время от времени молиться. Но графиня Калиостро вдруг стала единственным божеством, которому можно поклоняться, деспотичным и ревнивым божеством, не позволяющим скрывать от него ни единой мысли, ни единого секрета.
Рауль д’Андрези (будем по-прежнему называть так того, кто когда-нибудь прославит имя Арсена Люпена) никогда не любил. И причиной тому была скорее нехватка времени, чем возможностей. Сгорая от честолюбия, но не зная, на каком поприще и какими средствами осуществить свои мечты о славе, богатстве и власти, он растрачивал себя повсюду, чтобы быть готовым встретить вызов судьбы. Ум, дух, воля, ловкость, мышечная сила, гибкость, выносливость – он развивал все свои дарования до предела, поражаясь, что этот предел всегда отступал под влиянием его усилий.
В отсутствие других возможностей ему приходилось пока ограничиваться этим. Сирота, один на всем белом свете, без друзей, без родни, без профессии, он все-таки жил. Как? Он не смог бы ясно ответить, да и не слишком об этом задумывался. Он просто жил. И справлялся со своими потребностями и желаниями в соответствии с обстоятельствами.
«Удача на моей стороне, – говорил он себе. – Надо идти вперед. Чему быть, того не миновать. И, я полагаю, это будет нечто великолепное».
Встретив на своем пути Жозефину Бальзамо, Рауль сразу почувствовал: чтобы завоевать ее, ему нужно употребить всю накопленную энергию.
Жозефина Бальзамо в его глазах не имела ничего общего с тем «дьявольским созданием», которое Боманьян пытался представить беспокойному воображению своих друзей. Все эти кровожадные картины, эта вереница преступлений и вероломств, эта ведьминская мишура растаяли, как страшный сон, при взгляде на фотографию молодой женщины с ясными глазами и девически нежным ртом.
– Я разыщу тебя, – поклялся он, покрывая портрет поцелуями, – и ты полюбишь меня так же, как я тебя, и ты станешь моей возлюбленной, самой верной и самой обожаемой из всех женщин на свете. Твоя жизнь уже не будет для меня загадкой. То, что смущает и пугает других, – твой дар ясновидения, твои чудеса, твоя вечная молодость и твои хитроумные уловки, – над всем этим мы будем смеяться вместе. Ты станешь моей, Жозефина Бальзамо.
Рауль и сам понимал, что эта клятва звучит как дерзкое хвастовство. Откровенно говоря, Жозефина Бальзамо внушала ему страх, и он испытывал к ней чувство, похожее на раздражение, – как ребенок, который хочет быть на равных со взрослыми, но вынужден пока подчиняться тому, кто сильнее.
Два дня он сидел, запершись в своей комнатенке на первом этаже постоялого двора, окна которой выходили в яблоневый сад. Он провел два дня в размышлениях и ожидании, а затем долго бродил по нормандской глуши – по тем местам, где была вероятность встретить Жозефину Бальзамо.
Рауль предполагал, что молодая женщина, все еще не оправившаяся от пережитого, вряд ли вернется в свою парижскую квартиру: убийцы наверняка считали ее мертвой, а чтобы отомстить им и достичь желанной цели, ей нельзя было слишком удаляться от поля боя.
На третий день вечером он обнаружил на столе в своей комнате букет апрельских цветов: барвинков, нарциссов, первоцветов. Он спросил хозяина постоялого двора. Тот никого не видел.
«Это от нее», – подумал он, целуя цветы, только что сорванные ее рукой.
Четыре дня кряду он прятался в глубине сада за сараем. Когда рядом раздавались чьи-то шаги, его сердце начинало учащенно биться. И каждый раз, испытав разочарование, он чувствовал настоящую боль. Но вечером четвертого дня, в пять часов, между деревьями послышался шелест ткани. Рауль успел заметить край платья. Он уже бросился было вперед, но тут же остановился, сдерживая гнев.
Он узнал Клариссу д’Этиг.
В руках у нее был в точности такой же букет. Она быстро прошла через сад и, поравнявшись с комнатой, которую занимал Рауль, положила цветы на подоконник.
Когда она возвращалась, Рауль увидел ее лицо и был поражен его бледностью. Щеки потеряли всегдашнюю свежесть, а запавшие глаза свидетельствовали о страдании и бессонных ночах.
«Я буду много страдать из-за тебя», – говорила она ему, не подозревая, что ее страдания начнутся так скоро, что тот самый день, когда она отдалась Раулю, станет днем и их последней встречи, и его необъяснимого исчезновения.
Рауль вспомнил эти пророческие слова. Рассердившись на нее за то зло, что сам ей причинил, в ярости оттого, что ошибся в своих надеждах и цветы принесла не та, кого он ждал, а Кларисса, – он не стал ее окликать.
И однако, именно Клариссе, которая разрушила свой последний шанс на счастье, он был обязан драгоценным указанием, открывшим ему глаза на происходящее. Спустя час он заметил спрятанное в ставне письмо и, распечатав конверт, прочел следующее:
Любовь моя, неужели между нами все кончилось? Но ведь это не так, правда? Скажи мне, что я плачу напрасно!.. Ведь не может такого быть, что тебе уже наскучила твоя Кларисса!
Любовь моя, сегодня вечером все уезжают на поезде и вернутся только завтра к ночи. Ты придешь, да? Ты не заставишь меня снова плакать?.. Приходи, любимый…
Жалостные, горькие строки!.. Однако Рауль не был ими тронут. Он думал об этом отъезде и вспоминал обвинение Боманьяна: «Зная, что мы собираемся обыскать от подвала до чердака старинное аббатство в окрестностях Дьеппа, она бросилась туда…»
Не это ли было целью готовившегося путешествия? И не настал ли для Рауля подходящий момент, чтобы включиться в борьбу и понять подоплеку всех загадочных событий?
В тот же вечер, в семь часов, одевшись, как местные рыбаки, и до неузнаваемости изменив лицо с помощью охры, он сел в один поезд с бароном д’Этигом и Оскаром де Беннето; как они, он дважды пересаживался с поезда на поезд и вместе с ними вышел на маленькой станции, где и переночевал.