Превыше чести
Шрифт:
— Сядь, — велел Тейглан, и Даллен повиновался — по-прежнему молча, все с тем же равнодушием ожившего мертвеца.
Тейглан распахнул на нем смертную рубаху и приспустил ее до пояса. Так и есть. Не только клеймо — все раны выглядели скверно. Очень скверно. Воспаление продвигалось стремительно. Если не обработать, к завтрашнему утру, самое позднее — к полудню, они начнут гноиться.
А будь ты трижды проклят!
Негнущимися от ярости руками Тэйглан расстегнул дорожную сумку. Так… этого определенно не хватит.
— Хэйдльяр! — окликнул он. — Сними с вьючной лошади мою запасную сумку и флягу
Хэйдльяр кивнул и опрометью бросился выполнять приказ.
— Будет больно, — предупредил Тэйглан по бессознательной привычке целителя и лишь потом осекся и прикусил губу, но было поздно. Сказанного назад не вернешь.
Даллен и тут смолчал.
— Это все нужно промыть, — злясь на себя, добавил найгери. — Покуда тебя мухи не засидели.
Покрытые коркой губы с усилием разлепились.
— Мухи — это не страшно. — Жаром от Даллена несло как от костра, но говорил он внятно, хоть и медленно. — Мушиные личинки только мертвую плоть выедают, гнилую, а живое тело не трогают. На самом деле они не хуже лекаря любую рану чистят. Я знаю. Я был в бою… и раны видел. Когда лекаря убили, а до Шайла еще неделя была… таким же вот жарким летом. Кто сумел себя превозмочь, брезгливость свою одолел и личинок не трогал — те выжили. Кто не смог… тем лекарь уже не понадобился.
Тэйглан был не только Поющим нижней ступени, но и Исцеляющим ступени средней, и он знал, что Даллен прав. Тэйглану и самому доводилось вычищать воспаленные раны с помощью мух, когда его лекарские припасы оказывались на исходе. Даллен был прав — и его правота жаркой яростью окатила сердце найгери. Преступник не может, не должен, не смеет быть правым хоть в чем-нибудь, хоть в самой малейшей малости! Права он не имеет на правоту! Она все равно что плевок в лицо его жертвам… она ранит, эта его правота. Ее не должно быть… но она есть, и от этого никуда не деться.
— А сам ты был тогда ранен? — сухо спросил Тэйглан, завидев неровный белый рубец на боку пленного, убегающий от левого соска вниз и назад, к бедру, — широкий, старый уже и дурно в свое время зашитый.
— Да, — односложно ответил Даллен и вновь сомкнул губы.
Был, значит, ранен… и выжил. Само собой. Тому, кто способен бить в спину, брезгливость всяко не свойственна, и преодолевать нечего. Было бы о чем спрашивать…
— Пей, — так же односложно распорядился Тэйглан, и Даллен послушно припал губами к маленькой фляге. Горькое целебное питье он выглотал, не морщась, в четыре огромных глотка.
Больше он не сказал ни слова — ни тогда, ни потом, когда Тэйглан промывал и зашивал раны и накладывал повязки. Глаза Даллена смотрели твердо и бесстрастно, словно он и вовсе не испытывал боли… ну, сущий покойник.
В конце концов, чего и хотеть от мертвеца?
Целебное питье сделало свое дело, хоть и не до конца. Тяжелая лихорадка и вправду миновала тем же вечером, но небольшой жар все же остался, не сдаваясь ни на какие лекарские ухищрения. И немудрено. Раны Даллена упорно не желали заживать, даром что зашил их Тэйглан на совесть. Выглядели они все хуже день ото дня.
На четвертый вечер Тэйглан решился.
— Швы надо снять, — хмуро сказал он, глядя себе под ноги.
Даллен слегка приподнял бровь.
— Так скоро? — осведомился он.
— Швы надо снять, — повторил Тэйглан. — И прочистить раны заново. А потом опять зашить.
— Так снимай. — Даллен повернулся и устроился поудобнее — насколько это можно было сделать в кандалах и не слезая с телеги.
Тэйглан уже решил, что начнет он со спины, рассеченной так, что это едва представлялось возможным. Решил — но все же медлил, хоть и понимал, что заставляет себя ждать — а это Целителю непозволительно. Слишком уж хорошо Тэйглану помнилось, о чем он думал, когда Даллен умирал по частям на эшафоте. Как ему хотелось тогда удесятерить муки убийцы — и желательно собственными руками. Ведь хотелось — да, Тэйглан? Что ж, теперь тебе предоставлена такая возможность.
Злясь на себя до головокружения, Тэйглан снял с пояса крохотную, на три небольших глотка, флягу. Больше у него нэллеха не было с собой ни капли. Потому он и не предложил его Даллену в прошлый раз, когда зашивал раны… но теперь без нэллеха никак не обойтись.
— Пей, — отрывисто сказал он. — До дна. Залпом.
Даллен принял фляжечку из его рук, но прикладываться к ней не спешил.
— Что это? — спросил он.
Тэйглан едва сдерживал рвущееся наружу раздражение. Вот он еще спрашивать тут будет, что да почему! Вопросы, видите ли, задавать!
— Нэллех, — сухо ответил Тэйглан. — Это чтобы не больно…
— Не нужно, — отмолвил Даллен, не открывая фляги.
— Пей, — сдавленно приказал Тэйглан.
Даллен посмотрел на него, пожал плечами и откупорил флягу. Когда он вернул ее Тэйглану, целитель перевернул ее над ладонью, проверяя, все ли выпито. Из фляги не вылилось ни капли.
— Жди, — коротко велел он Даллену.
Время тянулось медленно. Даллен сидел, не шевелясь. Тэйглан старался не смотреть на багровые вздутые раны, которые ему предстояло вскрыть. Уж лучше смотреть на белый рубец. У того, кто его зашивал, вместо рук из плеч ноги росли, не иначе… но он, по крайности, сделал свою работу за один раз.
Когда нэллех по всем расчетам должен был подействовать, Тэйглан начал снимать швы — стежок за стежком. Дело это оказалось против всякого ожидания трудным. Холодный пот заливал Даллена с ног до головы, мускулы закаменели в протяжной судороге.
Позвольте… пот? Закаменели?!
Да не может этого быть!
Он же сейчас и вообще ничего чувствовать не должен.
Растерянно оглядываясь, Тэйглан наконец заметил возле заднего колеса телеги темное пятно на земле. Мокрое пятно. Тэйглан, не в силах поверить увиденному, нагнулся к самому пятну… так и есть. Нэллех, вне всяких сомнений. Выплюнул, значит. И когда успел? Тэйглан ведь глаз с него не сводил.
Даллен искоса наблюдал за ним с полным безразличием. А, чтоб тебя согнуло да не выпрямило — это ведь был последний нэллех, больше нету ни капли!
— Теперь терпи, раз ты такой кретин, — зло бросил Тэйглан, вновь принимаясь за работу.
Даллен сидел к нему спиной, но Тэйглан и не глядя ощущал усмешку в уголке его рта, явственно говорящую: «А что я, по-твоему, делаю?» Тэйглан выпрямился, перевел дыхание, унял дрожь в руках и начал чистить рану, заставляя себя не спешить… хотя бы уже затем, чтобы не делать этого в третий раз — без единой капли нэллеха.