Прежде чем сдохнуть
Шрифт:
Разумеется, такой эпохальный матч, как дерби «Локомотив» — «Динамо», сын и отец не могли смотреть как какие-нибудь «кузьмичи» по телевизору. Такое смотрят только «живьем», кричат «офсайт, офсайт!», топочут ногами и дудят в дуделки на трибунах. Все шло, как и положено: новенький стадион «Локомотив» гудел и кричал, оба его яруса – и верхний, и нижний, ощетинивались «волнами» из людских рук. Поклонник спорта массово смачно напивался, оказывая поддержку воинам мяча и бутсы. «Динамо» проигрывал, но с оставляющим надежды счетом 0:1. Шел второй тайм, а счет не менялся. Пока «железнодорожная» половина трибун ликовала, «милицейская» часть стадиона истово зверела и плохо думала про судью. А тот не только не стремился обратить общественное
Чем вызвал в рядах их болельщиков законный взрыв возмущения. В этом не было бы ничего страшного: ради этого люди и ходят на матчи, чтобы получить законный повод покричать, почувствовать себя оскорбленными и обиженными, повыкрикивать в воздух что-нибудь ругательное и матерное. Но на этот раз случилось непредвиденное.
На верхнем ярусе «динамовской» трибуны к несчастью оказался барабан, а к нему в комплекте прилагался очень харизматичный барабанщик. Он и задал ритм, который тут же подхватили тысячи ног: «Судь–я пи–да–рас! Судь–я пи–да–рас!» «Верхние» болельщики в едином порыве ломанули к ограждению своей трибуны, размахивая сложенными в «фак» кулаками и продолжая синхронно выбивать ритм ритуальной фразы ногами. Эффект резонанса – штука хорошо описанная в учебнике физики для начальной школы. Каждому учитель рассказывал, почему солдатам нельзя идти по мосту в ногу – переправа не выдержит.
Наверное, каждый из «вверху–болеющих» по отдельности знал про этот закон, но, оказавшись в толпе и будучи захваченными экстатическим переживанием несправедливости, забыл про это досадное обстоятельство. Верхний ярус затрещал и с грохотом осел на нижний. Началась глобальная свалка. Паника.
«Верхние» срывались с продолжающего оседать «козырька» вниз, народ с нижних трибун пытался прорваться на поле, пер на ограждающие газон решетки. Наваливающаяся толпа растирала передних о крупноячеистую «рабицу», вдавливала их в решетку, как мягкую ягоду в марлю. Месиво случилось столь чудовищное, что на следующий день в новостях не решились дать даже видеокартинку с места происшествия. Все самое ужасное очень сдержанно описали просто на словах – к тому моменту уже был принят закон о запрете на трансляцию насилия и порнографии по телевизору. В этой мясорубке погиб и Ленкин сын. А Лена, до этого не испытывавшая особых эмоций ни по поводу футбола вообще, ни по поводу «Динамо» в частности, заболела весьма сильным чувством ненависти к людям в трусах и бутсах. Заболевание протекало в скрытой форме, поэтому к психотерапевтам она лечиться от жажды мщения не ходила и донесла свое отчаяние до «Новогорска» в целости, не расплескав ни капли.
Нине была, в принципе, понятна вендетта, которую учинила Лена несчастным футболистам. Хоть этот поступок и не казался Нине адекватным, но она могла понять его эмоциональные причины. Она даже допускала, что на ее месте и после такого шока, возможно, могла бы поступить так же. Но она по–прежнему не понимала, почему именно она, Нина, должна была расплачиваться за Леночкино удовольствие мести 25–ю годами своей жизни? Почему Леночка не пошла сидеть за свое, возможно, имеющее какой-то смысл преступление, а, используя мужа-милицейского начальника, отправила за решетку ее, абсолютно непричастную к этой ботве Нину? Так что даже понимание мотивов не освободило бывшую официантку «Новогорска» от злости, и она по–прежнему не находила Лене оправдания.
Во–вторых, Нина докопалась, что покушение на футболистов – это уже не первый убийственный косяк Лены. Ей все-таки удалось вызнать, за что именно доктора Моисеенко изгнали из медицины. И она от души посочувствовала доктору Рождественскому, которого Лена лишила возможности иметь потомство. К сожалению, Нина так и не смогла понять, за что она его так наказала (еще бы, ведь на самом деле она этого не делала, но Нина об этом еще не знала!).
Шли дни, месяцы и даже годы. Лена наблюдала как минимум три раза в сутки за завтраком, обедом и ужином и Татьяну, и Нину, но… ничего не происходило! Она не взрывалась… Она не разражалась внезапными слезами… У нее не сжимались необъяснимо кулаки… Она не впадала в депрессии… Черт побери!
Она даже ни разу не теряла аппетит! Нина была шокирована такой железной выдержкой, и ей было дико интересно, сколько еще Ленка продержится… День ото дня недоумение росло.
Бедняжка Нина! Она не знала самого обидного: что только ее, Нину, Лена могла считать своим «живым обвинением». А видя Таню, она, наоборот, тут же видела в ней свое оправдание. И напоминание о том, что она, Лена – сама жертва. Нина не могла даже подозревать такого сюжетного вывиха. Я рассказала ей правду про отношения Лены и Тани и разрешила загадку.
Новость о том, что в ситуации с доктором Рождественским Лена сама была пострадавшая, и ее грубо подставили, произвела на Нину впечатление. Она пульнула опустевший стакан из-под коктейля в темноту с такой силой, что я услышала, как он плюхнулся в воду (!). А ведь озеро как минимум в 50 метрах от пансионата! Определенно, если бы завтра была война, Нинка – первая, кому бы я доверила метать все гранаты из окопа.
Ее выбесило и то, что у Лены как будто появились какие-то оправдания, и еще больше – то, что именно Наташка Соколова много лет назад дала Леночке возможность почувствовать себя жертвой.
— Ты понимаешь, что если бы Соколова тогда не вообразила себе, что она может себе позволять… – Нина вдруг сделалась дико косноязычной. Она искала слова и не находила подходящих. – С какого хрена она решила, что она может быть причиной? Что ее желание – необходимое и достаточное условие для того, чтобы менять чужую жизнь? Ты понимаешь, что если бы она тогда не подгадила Лене, то та не решилась бы и на футболистов покушаться? А даже если бы и покусилась – она не решилась бы подставлять меня!
— Честно говоря, не втыкаю. Где логика? Как одно следует из другого? – я на самом деле не понимала.
— Ты знаешь, я сама прошла через это искушение. Когда тебя подставляют и признают виновной в преступлении, которого ты не совершала, ты начинаешь считать, что жизнь тебе кое-что должна. Что у тебя есть право безнаказанно что-то совершить.
Как будто бы ты авансом по ошибке уже постояла в углу, а теперь можешь пойти и съесть все конфеты из маминого тайника в шифоньере, разбить вазу или побить сестру. И тебе уже ничего не будет – тебе зачтут то наказание, которое ты отбыла по недоразумению. Какая-то вот такая появляется философия.
Думаю, Ленка могла решить точно так же, как я. Честно говоря, я себя до сих пор считаю вправе совершить что-то такое… Немилое. Жесткое. Возможно, даже жестокое. Просто вплоть до последнего времени не могла назначить, ради чего я готова потратить эту единственную возможность. Ведь это должно быть что-то по–настоящему стоящее. Я долго берегла эту одноразовую индульгенцию. Проще и логичнее всего, конечно, по–тратить свой «джокер» на месть Лене. Эта мысль то и дело нападала на меня. Возможно, рано или поздно я бы решилась. Но ей повезло…