Прежде чем сдохнуть
Шрифт:
:::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
Нина пришла ко мне, когда закончила чтение. Но выглядела она какой-то недостаточно просветленной. То есть не настолько счастливой и умиротворенной, как я ожидала.
— Ты чего? Что за потухший взгляд? – заглянула я ей в глаза.
— Тебе не понравился текст? Ты считаешь, что он не справился без тебя?
— Это отличный текст, но он ужасен, – покачала головой Нина.
— Он невозможно неправильный.
— Да ну?! – я чуть не задохнулась от возмущения. Тетке посвятили такой шикарный роман, а она еще и нос воротит! – Эй, подруга, тебе не
— Я не сказала, что это плохой роман, – слабо отмахнулась Нина.
— Это очень талантливая книга. Но убийственная для меня.
— Да что же тебя так вывело из себя?
— Да он же убил меня!!! – выкрикнула Нина и расплакалась. – Он же убил героиню, в которой – я! Он не хотел меня живой.
Вот в чем ужас!
— Это же всего лишь текст! – я поразилась Нинкиной неадекватности.
— Тебе не понять, – только и ответила она, продолжая тихо плакать, и протянула мне рукопись. – Мне этого текста не надо.
Отдай его назад Соколовой.
— Так ты знала, что этот текст мне дала Натка?! – я подпрыгнула от неожиданности. – Ты все эти годы знала, что у нее лежит рукопись, написанная твоим Мишкой, и сидела–дожидалась, пока она сама добровольно тебе его отдаст?
— Я не знала, что рукопись существует. Я не думала, что он закончил роман. Но если уж эта книга существует, то храниться она должна была именно у Наташки, матери его дочери.
— Ты все знала и про Наташку, и про их дочь? – определенно, странностей в Нине хватило бы на десяток сумасшедших теток.
— Конечно. Но это ничего не меняло и не меняет. Я его любила со всеми его женами, детьми, болезнями, ошибками, сомнениями. Всего любила. Как он есть. И не думала, что в ответ он попытается меня убить.
— Ты знаешь, а ведь Наташка не догадывается, что ты – та самая Нина. Она думает, что ты только через год выйдешь на свободу.
Но она страшно жаждет тебя видеть. Говорит, что книга – это еще не все. Что это только часть того, что у нее для тебя припасено. Ты готова с ней встретиться?
— Да легко, – довольно равнодушно пожала плечами Нина. – Хоть сейчас. Думаю, ничего более ужасного, чем то, что я прочитала, она мне сообщить не сможет.
— Так я ее позову?
Натка пришла тут же. Они с Ниной долго смотрели друг на друга, как будто видели в первый раз. По–хорошему, мне надо было бы деликатно выйти из комнаты и дать этим двоим возможность разобраться в своих отношениях с покойником без посторонних. Но любопытство мое оказалось сильнее чувства такта. Я решила замереть в кресле и тихо сидеть, пока не выгонят. Нельзя же, в самом деле, лишать себя уникальных жизненных опытов и самоустраняться оттуда, где тебе хотелось бы остаться. В крайнем случае, всегда найдутся другие люди, чтобы выпихнуть тебя из интересной тебе ситуации. Не надо делать это за них.
Писательские женщины начали разговор как-то сразу, без предисловий. Как будто продолжили давно начатую беседу. Возможно, они на самом деле давно вели внутренние заочные перепалки друг с другом. И продолжались они все эти двадцать с лишним лет.
— Ну как, ты в шоке? – деловито спросила Натка.
— Да, мне было больно это читать, – честно согласилась Нина.
— Я тоже подумала, что эту историю нельзя выпускать в свет такой, какой он ее написал. Именно поэтому она все эти годы лежала у меня в столе, и я не отдавала ее в издательство. Ты должна спасти себя. Перепиши финал. Это будет честно и правильно.
Я чуть не вскочила со своего
— Это как-то глупо – спасать себя самой, – отрицательно покачала головой Нина. – Конечно, принцесса всегда сама может спастись и от злых колдуний и от драконов. Но в том-то и смысл сказок, что принцесса хочет быть спасенной. Она хочет, чтобы ее стремились спасти. Чтобы ей желали жизни. Именно поэтому она сидит и дожидается принца, а не решает вопросы лично. А он, выходит, не желал мне жизни. Он желал мне смерти. Теперь я понимаю, почему он даже не приехал ко мне ни разу после того, как меня посадили. Да, это было сложно, но с его связями – все-таки пресс–служба полиции – он, если бы захотел, смог прорваться. А он меня фактически бросил. Одну. В тюрьме. Это был самый удобный для него сценарий.
— А что ты хотела? Конечно, он должен был убить тебя. Это был единственный способ от тебя освободиться и наконец попробовать сделать что-то самостоятельно. Почувствовать себя совсем собой и проверить свою способность делать что-то без подталкивания, без направляющей руки. И, как видишь, он с этим чудесно справился. Но для начала он должен был виртуально убить тебя. Ты сама встала под удар. Надо же понимать, в какую игру ты ввязываешься, когда начинаешь заигрывать с энергиями, которые выше твоего понимания.
— Ято как раз все про эти энергии понимаю, – огрызнулась Нина. – Плохо ли, хорошо ли, но я справилась со своей ролью.
Благодаря мне Мишка написал хотя бы три не самые плохие книги.
— А если бы ты не влезла и дала ему спокойно созреть, то их было бы не три, и он все еще был бы живой, – спокойно парировала Натка. – Поверь мне, я это знала про него наверняка.
Давить и тащить может каждая дура. Почему-то большинство идиоток, решивших поиграть в музу, именно так и видят свою роль: стоять за плечом с секундомером, насиловать художни-ка и раздавать пинки. Толкать и давить. Идиотки! По рукам бы таких бить. Человек должен быть одержим своей работой. И надо дать его одержимости созреть. Но, впрочем, я не склонна никого осуждать. И тебя тоже. В конце концов, люди проживают только те опыты, которые реально хотят прожить. Видимо, опыта творческого изнасилования он хотел больше, чем свободы. И у тебя, я не сомневаюсь, были самые лучшие, чистые и созидательные намерения. Без сомнения, ты его любила, и это тебя извиняет.
Нина реально завелась, и глаза ее сделались зверски–злыми.
Она с трудом сдерживалась, но почему-то не перебивала Натку, а лишь нервически закусывала губу. Я опасалась, что в любой момент она может вскочить и наброситься на Соколову. Но она, наоборот, вся как-то сжалась в плотный комок и замерла на краю кровати мрачным тяжелым булыжником.
Мне показалось, что Соколова сказала все, что так долго готовилась сказать, и выжидательно уставилась на Нину. Она ждала возражений. Она их жаждала. И, очевидно, приберегла для дальнейшей дискуссии и запала, и аргументов. Но Нина почему-то не принимала вызов. Она молча с интересом рассматривала Натку, и лишь плотно поджатые губы и взгляд исподлобья давали понять, что она не раздавлена, не парализована.