Прежняя любовь
Шрифт:
— На себя посмотри, — бормочу я ему вслед. — Нашелся мне наследный принц!
— Ты пытаешься поссориться с собакой? — интересуется все еще возлежащий на траве Джек.
— Нет, — капризно отвечаю я.
Лицо Джека расплывается в улыбке. Он сдерживает смех, который у него неизменно вызывают мои выходки.
Я отворачиваюсь, пытаясь скрыть ответную улыбку. Как правило, он не ошибается на мой счет, одаривая меня подобным выражением лица. В такие моменты я действительно веду себя возмутительно, глупо, а порой и смехотворно.
— Пойду прилягу, — сообщаю я ему, продолжая бороться со смехом.
— Хорошо, — соглашается Джек.
Шаркая ногами, я направляюсь к дому, зная, что он мне еще не
Джек
Мысль о том, что нам с Евой так и не удалось обзавестись детьми, неотступно преследовала меня все эти годы. Меня преследовали и другие мысли, но эта оставила на моем сердце самый большой и болезненный рубец.
Я никогда и никому в этом не признавался. Делиться такими вещами просто не принято. Мужчинам вообще не положено переживать из-за таких вещей. Считается, что они обязаны стремиться разместить свое семя в телах как можно большего количества женщин и этим удовлетвориться.
Они не имеют права завистливо наблюдать за другими мужчинами, катающими по траве местного парка коляски со своими детишками, или усаживающими малышей в детские креслица на задних сиденьях своих больших и уродливых машин, или пытающимися контролировать своих отпрысков в проходах супермаркета. Они не должны испытывать острую, выворачивающую все внутренности боль при виде того, как другие мужчины делают то, что им совершенно недоступно. Я не просто хотел детей. В таком случае я, скорее всего, смог бы найти кого-нибудь, кто согласился бы мне их родить. Я хотел детей от нее.Я жаждал видеть блеск ее глаз в глазах своего ребенка, слышать, как мой малыш, когда я буду его щекотать, заливается ее заразительным смехом. Я хотел держать на руках младенца и видеть в нем или в ней ее и себя, понимая, что наши объединенные гены создали новую жизнь. Когда, спустя полгода после ее смерти, до меня окончательно дошло, что ничего этого уже не будет, я проломил кулаком заднюю дверь дома. До меня постепенно доходило множество мелочей, о которых я мог сказать: «Этого уже никогда не будет», но осознание невозможности родить с ней ребенка оказалось самым тяжелым, не считая невозможности ее видеть. И тут я возненавидел себя за то, что сказал ей, что нам следует подождать.
Она хотела попытаться зачать почти сразу после того, как мы поженились, но я заявил, что мы имеем право вначале сполна насладиться друг другом. «Куда спешить? Мы ведь не собираемся расставаться. Нас ждет долгая и счастливая совместная жизнь», — уговаривал я ее с самоуверенностью человека, убежденного в том, что смерть существует только для других людей, а нас она коснуться не может. Я не понимал, что мои слова означают: «Мы будем жить вечно. Мы сможем завести детей в любой момент, стоит нам только этого захотеть».
Я оплакивал наших неродившихся детей почти так же горько, как и Еву.
В мои размышления вторгается лай Бутча. Я вывел его на первую прогулку по набережной, куда рассчитывал когда-нибудь вывезти коляску со своим ребенком. Бутч любит, когда я с ним разговариваю, рассказываю ему о зданиях, мимо которых мы проходим, о пляжных павильонах, о правилах поведения, о море. Как только я замолкаю и погружаюсь в собственные мысли, он останавливается, а затем садится, смотрит на меня и лает.
— Послушай, Бутч, мне надо кое о чем поразмыслить, — сообщаю я его поднятой вверх мордочке. — У меня нет возможности проводить для тебя экскурсию по Брайтону и Хоуву.
В ответ он низко опускает голову, как будто его очень обидело то, что у меня нет на него времени. Поступил бы я так же со своим сыном или дочерью? Смог бы я сказать своим детям, что слишком занят, чтобы поиграть с ними, после чего сожалел бы об
— Ну ладно, ладно, хватит на меня так смотреть. Я постараюсь.
Бутч радостно вскидывает голову, вскакивает и рвется вперед.
— Итак, достопримечательности, — обращаюсь я к нему. Он семенит рядом со мной на своих тонких лапках, стараясь слишком сильно не натягивать поводок, чтобы ничего не упустить. — Вон там, справа, участок пляжа, на котором я неожиданно для себя самого сделал предложение Либби.
Я сделал предложение Либби, потому что захотел родить с ней детей. Мы хохотали и брызгались водой, а потом, вымокнув до нитки, бросились бежать к расстеленному на пляже покрывалу. Пока она, давясь смехом, вытирала лицо, я понял, что то, что я не использовал свой шанс родить детей с Евой, будет давить на меня вдвое сильнее, если я не воспользуюсь такой возможностью с Либби. Мне показали, насколько коротка жизнь и как неожиданно ее могут отнять. Так чего же я жду, почему медлю сделать предложение этой вымокшей в море женщине? Как я смогу оправдаться перед собой, если не увижу ее спелый живот, где будет вынашиваться наш ребенок? Если, конечно, мы не станем раздражительными от недосыпания в процессе совместного преодоления бурь и штормов отцовства и материнства.
Бутч вознаграждает мою речь ворчанием. Хотя, возможно, эти звуки свидетельствуют о его недовольстве.
Я останавливаюсь, он тоже.
— И что это должно означать? — возмущенно спрашиваю я, в то время как он оглядывается на меня через плечо. — Я сделал это, потому что я ее люблю. Я все сделал бы, как полагается, с обедом и прочими выдумками, но по какой-то причине это произошло именно здесь. И знаешь что, я хотел провести с ней всю жизнь, родив и воспитав детей, поэтому все и случилось в такой спешке. Предложение вырвалось у меня само собой. Должен признать, она не согласилась вот так сразу. Она пыталась возражать. Но такая уж у нее натура.
Бутч смотрит на меня своими большими коричневыми глазами, и я вдруг понимаю, что занимаюсь тем, что совсем недавно делала Либби. Я разговариваю с ним как с человеком, веду себя, как будто он способен меня понимать и (что еще важнее) осуждать. Меня позабавило то, что это маленькое существо, проведя рядом с Либби всего несколько минут, заставило ее проявить ту сторону ее натуры, которую я люблю больше всего. Я просто обожаю эту ее безрассудную необузданность, благодаря которой рядом с ней мне никогда не бывает скучно. Она заставляет меня становиться все лучше и лучше, не позволяя мне быть просто избалованным богатым мальчиком, которому все в жизни доставалось слишком легко. Она постоянно требует, чтобы я открывался и говорил о том, что меня беспокоит, даже если я не уверен, что мне этого хочется. Но самое главное — это то, что она мне доверяет. Она ни на мгновение не допустила, что обвинения госпожи Морган относительно того, что я убил Еву, могут оказаться правдой. Я видел это по тому, какое недоумение вызвали у нее все эти вопросы и в какую ярость она пришла, когда поняла, куда клонит госпожа Морган.
Я чувствую, как мои внутренности раздирают раскаяние и стыд. Либби мне доверяет, а я ей солгал, я ей практически изменил. Не телом, а сердцем. И я не знаю, как это исправить, потому что, если я во всем ей признаюсь (а это именно то, что я должен сделать), между нами все будет кончено.
Бутч снова начинает лаять. Ему явно не по душе то, как складывается прогулка, и сопровождающая ее беседа. Я смотрю на него и думаю о том, что его присутствие благотворно повлияет на Либби. Он может помочь ей снова стать такой, как прежде, преодолеть этот шаткий период и обрести себя. А став прежней, она, быть может, не возненавидит меня, узнав правду. Быть может, тогда она поймет меня лучше, чем если бы я все рассказал ей прямо сейчас.