Презумпция любви
Шрифт:
— Ну и дурак!
— Наверное…
Потом они пошли есть хот-доги и пить пиво на Арбате. И все было просто замечательно в тот вечер…
Малышев тяжело вздохнул. Многое бы отдал за то, чтобы снова оказаться вечером на Арбате со Светланкой, пусть не летним, а осенним, зимним, каким угодно, лишь бы с ней вдвоем. Так хорошо им было там, смеялись, дурачились, целовались…
Диван задремал на своей кровати, а Ильяс лежал, подняв вверх сломанную
— Что, Ильяс? — спросил тот.
— Не делай этого, Малыш. Я все понял, не слушай Дивана, он гнилой чувак.
— Чего я не должен делать?
— Сам знаешь. Дивану некуда деваться, ему тут жизни нет. Бадя — серьезный чувак, из серьезной бригады, он Дивана изничтожит тут. Ему нужно сдергивать, пусть больший срок получить, но в другой зоне. Из-за тебя Бадя раздухарился, Диван это знает, потому и подбивает тебя.
В словах Ильяса была своя правда, видно было, что этот невысокий, жилистый мужик лет сорока искренне переживал за него. Да ведь он не знал истинную причину его замысла, не знал, кто его злейший враг на воле. А попасть сюда прямо из карцера — не странно? Все время приходится думать, что это значит, а ответа нет и нет. И каждая ночь напряженнее дня, а следующий день напряженнее ночи. Так и свихнуться недолго.
— Заткни пасть, татарин хренов! — сказал Диван, он уже проснулся, приподняв голову, уставился на Ильяса.
— Не слушай его, — продолжал Ильяс. — Куда ты пойдешь, пацан, у тебя нет ни корешей надежных, ни хаты.
Все так, как он говорит, понятно, хочет помочь, уберечь глупого пацана от ошибки.
— Да заткнешься ты, сучара, или нет? — заорал Диван.
— Он из-за тебя должен получить второй срок, поэтому хочет тебе организовать то же самое, Малыш.
— Ну ты, падла татарская! Сам изувечил соседа!.. — крикнул Диван.
— Изувечил, он на мою жену плохо смотрел. А ты поганец, Диван, понял, да?
— Спокойно, — сказал Малышев. — Кончайте дергаться, надзиратели припрутся, всем хреново будет.
— Он хочет, чтобы ты оказался в его власти, понимаешь, Малыш? — продолжал Ильяс. — Что ты сможешь на воле? Ничего, он будет дирижировать тобой. А потом подставит тебя при первой возможности.
— Ах ты коз-зел! — заорал Диван, встал с кровати и подошел к Ильясу, вытащив из ботинка кусачки.
— А ну угомонись, Диван! — крикнул Малышев.
Но Дивана уже понесло, видимо, Ильяс попал в самую точку, разозлил кореша не на шутку.
Ильяс успел сесть на кровати, отбил первый удар здоровой рукой, сломанную подставить не решился. Малышев вскочил, бросился к ним, но Диван уже спел ударить второй раз кусачками, попал по голове Ильяса, тот замычал, страшно заскрежетал зубами и повалился на кровать.
Малышев отшвырнул Дивана в сторону. Но тот, падая, бросил кусачки на постель Малышева. В палату ворвались два надзирателя, скрутили обоих. Ильяс что-то мычал, струйка крови стекала из уголка его рта, глаза были закрыты.
— Это он, он ударил его, он приволок кусачки, падла! — истошно вопил Диван, злобно глядя на Малышева.
А тот молчал. Не мог он возражать откровенному подонку, вообще не хотел с ним разговаривать. Прибежал дежурный врач, склонился над Ильясом, а Малышева повели снова в карцер, как и Дивана, бетонных клеток на всех хватало в этом богоугодном заведении.
— Я-то тут при чем? Я хотел помешать! — вопил Диван.
Малышев только мрачно усмехался, слушая это. Он уже понял, что все данные будут не в его пользу. С таким-то врагом на воле! Вот теперь понятно, для чего его поместили в лазарет вместе с Диваном. О побеге знало начальство колонии, ждало его, а Дивана использовали как провокатора. Что-то пообещали ему, скорее всего скрыть факт побега и перевести в другой отряд, подальше от Бади, он и согласился. Понятно, как смог пронести с собой кусачки из цеха! Ну а когда предполагаемый начальством побег стал срываться, обычно трусливый Диван дал волю своим чувствам, видимо, знал, что ему эту выходку простят и, быть может, выполнят свое обещание. Жив Ильяс или нет, Малышев не знал. Но чувствовал, что все в этом новом деле будет против него. И свидетели, и судьи…
Вот и понятно стало, для чего его перевели вдруг из карцера в лазарет. Чтобы подставить. И подставили. Подставила…
Да она же все может!
Они остановились на лестничной площадке, посмотрели друг на друга. Воронина сделала глубокий вдох, Светлана переложила пакет с продуктами в другую руку.
— Думаешь, он удивится, увидев нас вместе? — шепотом спросила Светлана.
— Откуда я знаю? — так же шепотом ответила мать. — Я не очень вульгарно выгляжу, Света?
— Ну, мам!.. Тыщу раз уже спрашивала.
— Ладно… Пошли!
Воронина решительно нажала кнопку звонка, отошла в сторону, пропуская вперед дочь.
Малышев открыл дверь, улыбнулся, широким жестом пригласил дам проследовать в квартиру.
— Очень рад, что вы пришли вместе… да… — Он запнулся, внимательно глядя на Воронину.
— Что-нибудь не так, Владимир Сергеевич? — испуганно спросила она.
— Разумеется… то есть я хотел сказать… — Малышев запер дверь, повернулся к Ворониной: — Вы такая красавица, Любовь Георгиевна, прямо-таки фотомодель.
— Я — фотомодель? — Воронина сурово посмотрела на дочь. — Издеваетесь, Владимир Сергеевич?
— Да что вы, Любовь Георгиевна! Великолепно выглядите, честное слово!
— Мам, тебе мужчина говорит комплимент, что в этом странного? Привыкай. И на службе рты разинут, когда увидят тебя такой, можешь не сомневаться.
— Нет, на службу я — нет! — решительно заявила Воронина.
— Действительно, — поддержал ее Малышев, — на службу не надо. Там слишком много мужиков, все будут говорить комплименты, думать, куда бы пригласить такую начальницу, а работать когда же?
Они посмотрели друг другу в глаза и рассмеялись. Светлана фыркнула и пошла на кухню.
— И перестаньте называть друг друга по имени-отчеству, это же глупо, — не оборачиваясь сказала она.
Малышев обнял Воронину, поцеловал в щеку, потом развел руки в стороны, показывая, что слов нет выразить свое восхищение. Она смущенно опустила глаза, сама неловко чмокнула его в щеку. Видели бы сотрудники Генпрокуратуры такой свою суровую Воронину — глазам своим не поверили бы!
Они пошли на кухню, где Светлана уже выложила из пакета продукты — всякие мясные и рыбные нарезки, торт и бутылку водки.