Презумпция виновности
Шрифт:
Желябин, обыскивая комнату, косился на Сидельникова. За все время пребывания последнего в Холмске начальник «убойного» отдела слышал от него всего несколько фраз. Неразговорчивый оперуполномоченный уголовного розыска, хм… Возможно, в МУРе такие в цене, но Желябин точно знал: опер-молчун в процессе сыска – это то же самое, что балерина с нарушением вестибулярного аппарата. И тот и другая способны только расписываться в денежной ведомости при получении заработной платы. Более того, Сидельников, вообще, странен. Кажется, он ненавидит весь мир и таит к нему агрессию за то, что окружающие не могут распознать его гений. Но как его распознать, если муровский капитан
– Что? – Это выглядело довольно бесцеремонно и дерзко.
– Ничего, – помедлив, тоже не без вызова ответил Желябин, которому сразу расхотелось налаживать отношения.
– Ну, и все, – закончил Сидельников и снова вернул взгляд к дороге.
Уже в квартире, чуть придержав майора за рукав, Кряжин ему шепнул:
– Не лезь к нему, когда он напряжен.
– Он всегда напряжен! – с раздражением выпалил Желябин.
– Значит, вообще к нему не лезь.
И сейчас, тая в глубине души обиду и неприязнь, Желябин мысленно бормотал что-то о зазнавшемся капитане, проникал в потаенные места между кроватью и полом, стараясь не обращать внимания на Сидельникова. Словно того в квартире нет.
Когда с комнатой, коридором и санузлом было покончено, на стол в углу комнаты снесли всю обнаруженную добычу. К великому разочарованию соседей, на столе они не увидели ни рюкзака, набитого героином, ни мешка из-под сахара, заполненного гексогеном, ни арсенала оружия, ни полусгнившего трупа замученной и замурованной в нише женщины. Все, что лежало на столе, представляло собой подборку вещей, которая существует в любой квартире, где обитают законопослушные жильцы.
Связка запасных ключей от квартиры, паспорта на аппаратуру, «корочки» мастера спорта России, скудный комплект фотографий в маленьком альбоме. Все.
– Понятые, зайдите сюда, – раздался голос, и соседи в надежде, что баба замурована на кухне, поспешили туда.
Пока все, за исключением Сидельникова, продолжающего осматривать через карманную лупу винты на крышке телевизора, стояли и глядели на плоды своей работы, в комнату вошел Кряжин и через плечи присутствующих опустил на документы небольшую, туго перемотанную резинками целлофановую упаковку.
– Это деньги. Были под подоконником в оборудованном тайнике. Пересчитай, – последнее относилось к одному из безымянных оперов, и тот, довольный, что именно в нем московский «важняк» увидел человека, способного складывать числа, принялся за работу.
Сидельников между тем посмотрел на Кряжина и покачал головой. Винты на крышке телевизора не имели следов послезаводского вывинчивания, и это означало, что крышка не снималась. Что, в свою очередь, свидетельствовало о том, что под нее ничего не пряталось.
Кряжин прошелся по комнате, бормоча вслух для себя и для остальных:
– В ведре пустая бутылка из-под водки.
– Выпить не дурак, – услужливо помог следователю один из оперов.
– Выпить он действительно не дурак, – согласился советник. И тут же разочаровал поспешившего холмского сыщика: – В смысле практически не пьет. А если пьет, то знает, что нужно пить. «Старка» в ведре экспортного исполнения, цена ей никак не менее десяти-двенадцати долларов. На внешнем дне бутылки я обнаружил коричневые потеки, которые образуются в результате естественного осадка воздуха внутри холодильника. Идентичные потеки я нашел на нижней полке дверцы холодильника. О чем это свидетельствует?
– О том, что бутылка стояла в холодильнике не менее месяца, – пробурчал из угла, рассматривая заднюю часть стереосистемы, муровец.
– Верно. Значит, Пикулин не пил целый месяц, а вот сегодняшней ночью либо рано утром выпил… Слишком большая мотивация должна быть у непьющего, чтобы с утра приложиться к бутылке.
– Он ушел в десять, – услужливо подсказала соседка-понятая.
– Деньги не взял… намеревался вернуться. – Осмотревшись, сдвинул вещи на край стола и выложил из папки чистый бланк протокола осмотра.
– Может, армейский друг? – предположил кто-то из милиционеров. – Зоновский товарищ?
– При наличии денег под подоконником слишком скромная закуска для встречи с армейским другом. Да и одной бутылки на двоих для воспоминаний о ротных тактических учениях маловато будет. Если бутылка вообще не почата была…
Соседи сидели на диване, опера вышли на площадку покурить, эксперт продолжал священнодействовать кисточкой, советник писал, а Желябин, не привыкший оставлять разговоры незаконченными, а отношения невыясненными, щелкнул зажигалкой, прикурил и приблизился к Сидельникову.
– Капитан, кажется, нам нужно кое-что прояснить.
– Для меня все совершенно ясно, – пережевывая во рту ароматную жвачку, произнес тот.
– Я не люблю снобов, капитан.
– А я сторонюсь их настолько, что стараюсь с ними не общаться.
Желябин почесал пальцем висок. Собеседник – как угорь. За что ни хвати, выскальзывает без труда.
– Мы делаем одно дело, – зашел с другого боку майор. Для каждого толкового опера разница между человеческим общением и общением деловым очевидна, и последнее в силу обстоятельств объективно необходимо. Ты можешь брезговать коллегой, как человеком, но обязан относиться к нему с уважением как к единомышленнику. Желябину на симпатии Сидельникова было наплевать. Но чувство долга толкало его на компромисс, так как без согласия на деловой основе гибнет само дело.
– Слушай, – миролюбиво заговорил Сидельников, – я тебе не хамлю, не улыбаюсь саркастически, когда ты что-то говоришь, не пытаюсь изменить чье-то мнение о тебе. Что изменится, если мы начнем улыбаться друг другу, рассказывать анекдоты, истории из своей частной жизни и поддакивать? Дело от этого пойдет в гору?
– Возможно, тебя коробит, что тебе приходится общаться с дурилой с периферии? – насел Желябин.
– Нет, – сказал Сидельников, окончательно формируя мнение о себе. – Меня это не коробит.
Сигарета была в губах Желябина еще около пяти секунд. Столько же времени Сидельников жевал «Дирол».
Тьфу!.. – и сигарета, выпущенная, как из духового ружья, улетела с лестничного пролета вниз, ударилась в стену, взорвалась снопом искр и упала на холодный, чисто вымытый бетон. Как раз под графиком дежурств и вывеской: «Сегодня дежурит кв. 34».
Оставшись на площадке в одиночестве, Сидельников спустился, поднял окурок и затушил его о край урны, стоящей в углу площадки. В нее же окурок и опустил. Поднялся наверх и вошел в квартиру как раз в тот момент, когда понятые подписывали протокол, испещренный убористым почерком советника.