При блеске дня
Шрифт:
— Грегори… что же я хотел сказать? А, вспомнил! Мы всей семьей собрались завтра на пантомиму, а я не смогу пойти. Хочешь пойти вместо меня?
То был идеальный момент, чтобы показать Элингтонам, с кем они имеют дело: с одиноким и независимым студентом, потерявшим к ним всякий интерес. Но этот неправдоподобный персонаж уже ретировался. Я услышал собственный голос:
— О да, мистер Элингтон, конечно! Спасибо за предложение! Встретимся в театре?
— Да и у тебя скорее всего не будет времени заехать домой после работы. Так что предлагаю поужинать потом у нас. Я предупрежу остальных, что ты идешь. Оливер захватит твой билет.
Места были очень хорошие, аккурат посредине первого ряда бельэтажа. Нас было восемь человек: я, миссис Элингтон, три сестры, Оливер, маленький Дэвид и чернокудрый Бен Керри, сегодня настроенный куда более дружелюбно, чем в тот
Когда мы забились в трамвай, пересказывая друг другу самые забавные моменты пантомимы, все еще близкие и дорогие друг другу, объединенные юмором, я наконец почувствовал, что действительно знаю эту семью и почти с ними породнился. Даже миссис Элингтон, которая, как я ошибочно думал ранее, меня недолюбливала, была теперь добродушна и относилась ко мне почти по-матерински. А Бен Керри, производивший впечатление чопорного и тщеславного человека, оказался остроумным и веселым малым с неиссякаемым запасом смешных историй о журналистах. Мы веселились на протяжении всего ужина — обильного и беспорядочного, так не похожего на тщательно продуманные застолья тети Хильды. Теперь, освоившись в новой компании, я неожиданно обнаружил в себе шутовскую жилку и дурачился напропалую вместе с Оливером и Бриджит. Серьезный Дэвид краснел, как помидор, а потом громко заливался смехом. Ева и Бен Керри улыбались друг другу и после ужина куда-то исчезли. Миссис Элингтон занялась Дэвидом и ушла укладывать его в постель. Бриджит и Оливер, которые никак не желали спускаться обратно на землю, внезапно решили что-нибудь сыграть. Я настоял на том, чтобы помочь Джоан с посудой. У Элингтонов была служанка, но сегодня она легла спать пораньше.
— Как любезно с твоей стороны, Грегори, — сказала Джоан, когда я стал вытирать мытую посуду. — Но лучше бы ты не утруждался: погода ужасная, не хватало тебе еще опоздать на трамвай.
— Не имеет значения! — Я не лукавил, хотя погода действительно стояла премерзкая: мокрый снег превратился в слякоть. — И не так уж это любезно с моей стороны. Во-первых, мне приятно побыть с тобой…
— На старой грязной кухне? — Джоан рассмеялась.
— Да. И еще я не хочу, чтобы сегодняшний вечер заканчивался, не хочу его отпускать. Он такой чудесный! А если он закончится, то, возможно, я потеряю его навсегда… Заблужусь в лесу и больше не найду дороги в волшебный дом, где был так счастлив.
— Ты такой чудак, Грегори.
Мне никогда не приходило в голову, что эти необыкновенные люди могут и во мне видеть что-то необыкновенное. Я неуклюже попытался объяснить это Джоан.
— Напротив, мы обычные, а
Я коротко рассказал ей про смерть отца с матерью и про то, как я приехал жить в Браддерсфорд. К тому моменту, когда я закончил, грязная посуда уже была вымыта, и Джоан вытирала руки. Глядя в тусклом свете кухни на ее бледное лицо, обрамленное темными волосами, я подумал, как странно, что именно она — самая старшая и совсем уже взрослая — интересуется мною больше всех. Я робко сказал об этом Джоан.
— О, так это очень легко объяснить, — непринужденно ответила она. — Видишь ли, с Оливером вы еще плохо знакомы, а он в душе застенчив. Весь интерес, который Ева испытывает к людям вне семьи, сосредоточен сейчас на Бене. А Бриджит — ну, она пока не очень-то интересуется людьми, она больше увлечена собой, музыкой и всякими безумными идеями. Остаюсь только я, если не считать папы, мамы — им обоим ты очень нравишься, — и Дэвида, который еще в бессознательном возрасте. Так что пока тебе придется ограничиться мной, Грегори. — Она улыбнулась и подошла ближе, пристально глядя на меня огромными скорбными глазами, готовыми вот-вот наполниться слезами. — Грегори, у меня к тебе большая просьба. Я волнуюсь за отца.
— Почему? — удивился я. — С ним вроде бы все хорошо.
— Да-да, — спешно зашептала Джоан, — но я волнуюсь, потому что иногда он кажется очень встревоженным. Это началось недавно. Думаю, причину надо искать на работе, больше негде. Ты в конторе все время рядом с ним и должен знать что-то, чего не знаем мы, поэтому очень тебя прошу: если что-нибудь разведаешь, сообщи мне. Нет, сейчас мы это обсуждать не будем, мама вот-вот спустится. Но ты помни мою просьбу, хорошо, Грегори?
И она очень серьезно на меня посмотрела, словно мы с ней только что обнаружили, как опасна жизнь и как она не похожа на пантомиму. Затем Джоан на миг стиснула мою руку.
— Мама идет! Ей ни слова.
— Посуда вымыта! — доложил я миссис Элингтон. — Я побегу, а то опоздаю на последний трамвай. Вечер был чудесный, я никогда его не забуду, никогда! Спасибо огромное.
Ее как будто удивила моя искренность, но она велела мне как можно скорее приходить в гости. На трамвай я опоздал и две долгие мили брел сквозь кромешную тьму, мокрый снег и слякоть. Однако внутри меня блистал и сиял огнями другой мир: в нем играл оркестр, плясали танцовщицы, на столе ждал вкусный ужин, а лица людей вокруг меня обещали вечную дружбу и бессмертную любовь.
Тут в моей памяти случился провал. Как ни пытался я вспомнить хоть какое-нибудь событие следующих трех-четырех месяцев, ничего не выходило. Конечно, я часто бывал у Элингтонов, ходил с ними, Беном Керри и Джоком Барнистоном на концерты, в театр и мюзик-холл. Примерно тогда в «Ивнинг экспресс» напечатали несколько моих юмористических зарисовок из браддерсфордской жизни (во многом благодаря Бену Керри). Дядя Майлс всюду таскал с собой эти газетные вырезки и гордо показывал своим друзьям, любителям виста. Это придало мне некий статус в среде местной интеллигенции и перспективных людей города и даже впечатлило Бриджит Элингтон. Смутно помню, что в конторе работы было немного, мистер Элингтон часто уезжал по делам, и докладывать Джоан мне оказалось нечего. Раз или два я посетил «Художественный клуб Браддерсфорда», обзавелся парой грубых башмаков и чудовищным твидовым костюмом — так одевались в ту пору представители творческих профессий. Наконец пришла весна, столь же долгожданная в слякотных Пеннинских горах того времени, сколь и для поэтов Средневековья. Браддерсфордские окна распахнулись навстречу апрелю. На конечной остановке трамвая людей поджидали душистые вересковые пустоши. Там, где за каменной стеной скрывалась последняя заводская труба, начинались мягкие травы, а из них в небо взмывали поющие жаворонки. В мае соленый горный воздух смягчился, горы согрелись на солнце, а тропинки на пустошах мягко пружинили под ногами или сверкали в солнечных лучах, словно омытые чистыми незримыми волнами. В погожий день здесь, на крыше мира, уже можно было поймать голубое лето: гораздо раньше, чем оно приходило на городские улицы.
В те дни неподалеку от Бродстонской пустоши стояли крепкие и ладные каменные домики: их сдавали за шиллинг или восемнадцать пенсов в неделю самым разным жителям Браддерсфорда, которые ради глотка свежего воздуха с радостью отказывались от благ цивилизации. Элингтоны сняли два смежных домика, похожих на маленькие крепости (и с такими же узкими окошками), в деревне Балсден на краю Бродстонской пустоши. Как только погода наладилась, они стали проводить там все выходные и там же принимать гостей.