При невыясненных обстоятельствах (сборник)
Шрифт:
— Что же «самое страшное»?
— Самое страшное — мне не нравится, когда мои друзья начинают ходить по лезвию бритвы. Рискуя улететь… куда-нибудь под Магадан.
— Не волнуйся — не улечу.
Прохоров встал:
— Да я не волнуюсь. Просто хочу предупредить. Пошли?
Иванов пожал плечами.
К ожидавшей их во дворе машине они прошли молча. Так же молча сели на заднее сиденье.
Еще с полчаса они играли в молчанку — пока машина неслась по приморскому шоссе к Сочи. Первым не выдержал Прохоров. Сказал, покосившись:
— Боря… Если обидел — извини. Я не хотел.
Иванов с облегчением
— О чем ты, Леня. Ты меня извини. Я был не прав… на все сто. Так что забудем.
— Забудем. Вообще спасибо за Кудюма. Этот Европеец, обитающий в Сочи, — фигура любопытная.
— Очень. Вообще, Леня, у меня есть одно предположение. Хочешь послушать?
— Конечно.
Иванов с минуту наблюдал за летящим слева морем. Повернулся к Прохорову:
— Все говорит о том, что бандитов двое. Одного мы как будто нащупали. Кавказец, он же «племянник», убивший Садовникова и ограбивший Гарибова и Палина. Теперь засветился второй — Европеец. На Европейца указывают как будто и слова «племянника», сказанные Гарибовой. И все же я склоняюсь к выводу: никаких двух бандитов нет. Есть один человек. Кавказец, он же Европеец. И знаешь, почему я сделал такой вывод?
— Почему?
— Из-за последних слов Садовникова. Ты ведь их помнить?
— Естественно. «Черные усы. Что-то от кавказца». Эти слова зафиксированы в протоколе допроса.
— В протоколе допроса зафиксировано еще кое-что. А именно: эти слова произнес умирающий человек. Произнес невнятно. Еле слышно. Так ведь?
— Так. Я ни на секунду об этом не забываю. Ты хочешь сказать, Садовников хотел сказать что-то другое, Боря?
— Именно.
— Но… ты же знаешь: мы с тобой тысячу раз крутили эту фразу. И так, и этак. Каких только вариантов не было. «Передать что-то от кавказца», «Узнать что-то от кавказца». И так далее…
— Все правильно. Но сейчас, после допроса Кудюма, проясняются некоторые детали.
— Например?
— Например, становится ясным, что Европеец, он же Кавказец, служил в органах. Но был уволен. Причем сравнительно недавно. Откуда сей вывод, понимаешь?
— Имеешь в виду — если Европеец служит и сейчас, он никогда не стал бы так шутить? С паспортом?
— Естественно. Стоило Кудюму обратиться в милицию — все. Сгорел бы наш Европеец, С уволенного же… взятки гладки. Все же остальное говорит: Европеец-Кавказец отлично знал что к чему. Как в милиции, так и в ГАИ. Он знал, где перерубить провод. Знал, что, увидев светофор «на черном», Садовников сойдет вниз. Знал, что в ГАИ ремонтные бригады приезжают не раньше, чем через полчаса. Ну и, самое главное, он знал Садовникова. Может, они где-то вместе служили. А скорее всего, встретились случайно. На каких-нибудь курсах переподготовки, после которых весь личный состав — врассыпную. Кто куда, концов не найдешь… Согласен?
— Ну… очень похоже. Дальше?
— Дальше — все проще. Если Садовников и Европеец-Кавказец встречались сравнительно редко, Садовников мог не знать, что его знакомый уволился из органов. Европеец изменил внешность. Наклеил усы, надел парик. Использовав паспорт Нижарадзе, остановился в «Алтае». Утром, часов в пять, подъехал на Ленинские горы. И дождавшись, пока Садовников начнет ходить вдоль обрыва, подошел. Естественно,
— Какое?
— Зная, что Садовников вот-вот умрет, Европеец-Кавказец снова налепил усы. При нем. Ведь он был уверен: он ничем не рискует. Садовников, видевший Кавказца в настоящем обличье, уже не жилец. Для всех же остальных… В том числе возможных свидетелей… От которых, Кавказец прекрасно это знал, не застрахуешься — он просто обязан сохранить прежнюю внешность. С черными усами. Налепив усы и выбравшись на тротуар, Кавказец исчез. Садовников же, когда подоспела помощь, пытался сообщить главное: что убийца изменил внешность. Налепив черные усы. Но поскольку сил уже не было, получилась мешанина, которая и фигурирует в протоколе.
Некоторое время Прохоров молчал, разглядывая дорогу, петляющую в скальном перевале. Потер лоб:
— Знаешь, Боря… Все, что ты рассказал, звучит довольно серьезно. Особенно… с бывшим работником милиции.
— Я тоже так думаю.
— Значит, будем заниматься… бывшими сотрудниками. Да?
— Будем. Но «зацепить» кого-то, тем более в ближайшие дни, будет не так просто. Таких бывших милиционеров в одном Сочи — несколько тысяч. Не знаю, как ты, но я лично больше рассчитываю на свой вариант.
— То есть на Баграта Чубиева?
— Именно. На Баграта Чубиева.
Москва
С Прохоровым Иванов для верности попрощался в самолете. Во «Внуково», сойдя с трапа, посмотрел, как следователь пошел к стоянке такси, и двинулся влево, к отделению воздушной милиции. Вскоре увидел в темноте присыпанную хлопьями снега знакомую «Волгу». За рулем сидел Линяев. Усевшись рядом, Иванов бросил:
— Привет. Как Москва?
— В порядке, Борис Эрнестович.
— Надеюсь, шеф не ушел?
— Нет. Ждет вас.
— Давай в управление. И чем скорее, тем лучше.
В управлении Иванов доложил шефу о результатах пребывания в «Жемчуге» и о том, что рассказал Кудюм. Отложив карандаш, генерал посмотрел в упор:
— Борис, тут кое у кого возникли сомнения в твоем плане. Насчет трех засад — у Шестопалова, Кутателадзе и тебя самого. Я, конечно, отстаивал все эти засады, но… Как бы это тебе объяснить. Твои выкладки заманчивы.
Генерал медлил, исследуя что-то на столе. Что ж, подумал Иванов, всего этого он ждал. Шеф продолжил:
— Но возражения тоже справедливы. Пойми, я не утверждаю, как некоторые, что весь твой план бессмыслен изначально. Но все же… Согласись, вся наша заманчивая версия основана только на одном реальном аргументе — предчувствии Шестопалова.
Иванов понимал: в его отсутствие многие в управлении наверняка требовали отмены его плана как бесперспективного. Причем самое главное — он тоже сейчас в этот план почти не верит. Тем не менее он сказал тихо, но твердо:
— Иван Калистратович, наша с вами версия основана еще и на наших общих расчетах.