Приблуда
Шрифт:
– Ты видела то же, что и я? – спросил он громко.
Мария сразу оборвала его:
– Видела, Жильбер, видела. Ты поэтому приехал?
Жильбер невольно покраснел. Почему-то у него возникло ощущение собственной бестактности. Однако он цинично усмехнулся и замотал головой:
– Нет, красавица, меня интересуют деньги. Полагаю, ты не собираешься с ним делиться? Нас было трое, стало двое, это во всех отношениях приятнее…
Он теперь уже властно взял руку Марии и поцеловал ее. В банде Жильбер всегда считался франтом, в двухцветных ботинках щеголял дольше всех.
– Да, я видела, – продолжала Мария все с тем же спокойствием. – А насчет дележа я что-то не поняла. На что ты намекаешь?
–
– Он их нашел, – возразила Мария.
– Да, но на эшафот пойдет за них не он… (Жильбер волновался, словно она поставила под сомнение неопровержимый кодекс ценностей.) Если б он рисковал своей шкурой, мы б ему отдали деньги, то есть отдали бы треть, а так: шиш! Единственное, что он делал, это лгал, чтоб тебе понравиться… Не станем же мы оплачивать эту комедию?
Мария пожала плечами, но, судя по всему, готова была ему уступить.
– Значит, раньше, пока мы полагали, что это он, – сказала она презрительно, – мы б ему отдали его долю? Потому что так положено! А тебе не кажется, что ты собирался отдать ему деньги из страха, а не из чувства справедливости? Убийца – человек опасный. А если он не убивал, а украл, даже не украл, а нашел, так чего с ним считаться?
– Разумеется, именно так, – ответил Жильбер: Мария начинала его удивлять. – Короче, ты собираешься или нет? Ты едешь со мной в Париж или пока останешься здесь?
– Зачем? – сухо отрезала Мария. – Что мне здесь делать? Ты ж видел мой дворец, парк, обстановочку? (Она указывала руками на дом, сад и т. д.) Ты представляешь, чтоб я добровольно осталась и состарилась тут одна или с каким-нибудь ворчливым постояльцем… да еще с этой собакой! – продолжала она, указывая на Пашу. – Причем собака состарится и умрет прежде моего! Ты что, шутишь? Я уезжаю, сматываюсь, бегу.
– От чего же, интересно, ты бежишь? – В голосе Жильбера зазвучали порочные нотки. – Дело сдано в архив…
Она повернулась к нему спиной и подошла к зеркальцу на камине. Поправила прическу, припудрилась, подкрасила губы. Это было ново, а потому подозрительно…
– Если хочешь, – сказал он, – можем этому твоему парню чаевые оставить. Хочешь, я ему даже один процент отстегну. Но остальное, детка, мы заберем себе и заживем припеваючи, честное слово… Я лично предпочитаю жить на Ривьере, чем в угольных копях, а ты?
Вместо ответа она пожала плечами и пошла собирать чемодан. Оставшись один в кухне-столовой, Жильбер стал с любопытством озираться. Во всем царил беспорядок и свойственная Марии небрежность, но, кроме того, и свойственное ей очарование – подумалось ему вдруг. Соломенные стулья, белая вязаная крючком скатерть, чугунные кастрюли, никакой пластмассы, никаких современных кофеварок и тостеров. «Что она будет делать со своими деньгами? – думал он. – Одеваться она не любит, путешествовать не любит… Чтоб содержанта завела при ее-то гордости, сомнительно…» Но тут Мария уже спустилась с одним-единственным чемоданом в руке. Жильбер посмотрел на нее с удивлением:
– Это все? Или ты собираешься заехать еще раз?
– Это все, что у меня есть, – сказала она. – Еще заедем в Лилле в банк, там у меня кое-какие гроши отложены. А Герэ я и в самом деле оставлю чаевые. Он в общем-то молодцом держался, – добавила она с улыбкой, – храбрецом даже в иные дни…
– Только жалкий фраер может выдавать себя за гангстера! – буркнул Жильбер.
– Присядь, – сказала Мария, широким жестом указывая на соломенный стул. – Спешить некуда, он только в шесть выходит из бухгалтерии. А я хочу с ним попрощаться.
Жильбер вытаращил глаза.
– Ты что, спятила? Или садисткой стала? Прижать его к сердцу и при этом стибрить его драгоценности.
– Нет, просто так приличнее. Ты не знаешь, а он вот отказался стать главным бухгалтером из-за меня, ну, из-за драгоценностей, – поправилась она. – Можно все-таки сказать ему «до свидания»…
Жильбер подчинился, сел, закурил и поинтересовался небрежно:
– Что он из себя представляет? Нервный или размазня?
– А что тебе? – спросила Мария. – Ты, может, боишься? Ведь он же не убивал!
– Любопытство, – проворчал Жильбер, недовольный тем, что его заподозрили в трусости. – Что он мне может сделать? Вот, посмотри…
И он достал из кармана великолепный нож со стопором, единственную игрушку, которую сохранил с былых времен. А собака, то ли испугавшись, то ли что-то услышав, подняла голову и посмотрела в окно.
– Собака чего-то боится? – спросил Жильбер и поднялся со стула. Пришлось Марии его успокаивать и усаживать снова. «Бедняга Жильбер уже не тот, что в двадцать пять лет, – подумала она. – Драк не любит. Он не стал бы подставлять себя под удары вышибал в кабаке…» На этом месте она сама себя оборвала. Со вчерашнего дня перед ее глазами проплывали все те обстоятельства и эпизоды, когда Герэ изображал крутого, чтоб ей понравиться. Они открывались ей теперь в новом свете, и сколько бы ни пыталась она вызвать в себе злость, получалась, увы, только улыбка, весьма сходная с умилением. А ведь он нисколько не струсил, думала она, вспоминая сцену в кабаке. Она вспомнила, как он вернулся с завода с победоносным видом и как легко поддался на ее шантаж, хотя ему, собственно, нечего было опасаться. Так зачем же он отказался? Он мог спокойно послать ее к чертовой матери и пусть себе рассказывала бы в полиции, что угодно. Зачем он поливал цветы в ее отсутствие? Зачем спал у нее под дверью? Зачем каждую ночь стремился доказать, что он мужчина и что она ему нравится? Чего он, в сущности, добивался, коль скоро не был убийцей?
Чего бы ни добивался, с этим покончено. Убивал он или не убивал, любит ее или не любит – все равно никакого толку из этого не выйдет. Ему еще тридцати нет, ей намного больше, да еще выглядеть исхитряется старше своих лет. В глубине души она всегда знала, что ни в какой Сенегал не уедет… Она всегда думала о том дне, когда Герэ бросит ее ради какой-нибудь молодой и красивой женщины, а она останется в одиночестве, еще более страшном, чем теперь. Этого она не перенесет. Те несколько кадров, которые выдумали они вдвоем, – помолодевшая Мария на фоне банановых деревьев опирается на руку Герэ, чтобы взойти в пирогу; он и она, оба процветающие предприниматели, в баре с кондиционерами; или еще такой кадр: она показывает очарованному Герэ небывалой красоты орхидею – все эти кадры пора отправить в мусорную корзину вслед за другими из прошлой ее жизни, – слава богу, она уже не помнит, какого они были цвета.
– Надеюсь, ты в него не влюбилась?
Голос Жильбера вывел Марию из задумчивости.
– Я? – засмеялась она. – Чтобы я влюбилась в юнца, да еще мифомана вдобавок? Послушай, Жильбер! Неужели ты думаешь, что в мои годы я могу еще кого-то любить? В моем возрасте, когда желания…
– Что значит возраст… – начал было Жильбер (выпячивая грудь и подкручивая указательным пальцем давно вылезшие усы), но тут собака яростно залаяла и вскочила, готовая броситься к двери. Одновременно оглушительный вой сирены наполнил воздух, и Мария крикнула Жильберу: «Авария на шахте. Не бойся, бомбить нас не станут». Жильбер собирался уже в очередной раз обидеться, поскольку она снова заподозрила его в трусости, но тут дверь распахнулась, и на пороге появился растрепанный, с возбужденными блестящими глазами Герэ.