Прибытие поезда

Поторак Леонид Михайлович

Раздирает её рукав от плеча к локтю. Под чёрным лоскутом виднеется голая белая рука с двумя родинками над сгибом. Девочка стоит недвижно, прикусив губу.

На всадниках становятся различимы вышитые кафтаны и меховые кушмы.

("Что ж ты, девушка, приходишь рассказать о горькой доле? Я тебя ли не просил, чтобы шла в густые Кодры, чтоб друзей моих ватагу разыскала по лесам? Чтоб друзья мои узнали, где лихой гайдук томился, где он принял смерть свою, чтобы в мой последний вечер подошёл ко мне товарищ, храбрый Петру

Бусуйок. Не исполнила ты просьбы, что теперь твои мне слёзы, что молитвы мне твои? Без друзей своих весёлых, без степи моей привольной мне придётся умереть.

Как луна сегодня выйдет, погляди, не кровь моя ли обагрит её бока? Это кровь разгульной воли, это кровь разбойной славы, кровь из сердца гайдука".)

Ободранные и чумазые дети стоят, пошатываясь. Отец Василий, чьё лицо медленно синеет, берёт коня под уздцы и шепчет молитву. Мешки с золотом и ружья летят на самое дно повозки, под атласные тюки и шерстяные одеяла. Кэтэлин, с выпирающим из-под рясы револьвером, забирается поверх багажа. Брат Феодул подсаживает к нему самых младших - Кирилла и Злату.

Гайдуки всё ближе.

("Хэй, хэй, хэй! Это мой последний вечер, без друзей, в глухой темнице, без удачи, без вина. Подойди ко мне, Иляна, не томи меня рассказом о погубленной судьбе. Был бы я листом зелёным, я бы рос в лесу широком,

Я бы к осени сгорел.

Был бы я листом осенним, я бы по ветру не бился, я б слетел тебе на грудь.")

– Трогай, - скомандовал Кэтэлин.

Он вновь поплевал на кулаки, подмигнул Кириллу и Злате и, сцепив руки в замок, изо всех сил врезал себе по носу.

8.

– Мо-монахи мы б!-бо-болгарские. Де-детей ведём до-до русской стороны.

Их окружили. Со всех сторон послышались голоса, кто-то громко рассмеялся, запахло крепким табаком и спиртом.

– Заика, что ли?
– длинноволосый черноглазый атаман проехался перед побитой монашьей братией.
– Что с вами стряслось?
– Он натянул поводья, заставил коня пройтись задом, и похлопал его по рыжей лоснящейся шее.
– Ты не дрожи, брат, говори.
– Он часто растягивал губы, не улыбаясь, а будто жуя невидимые удила. Зубы у атамана были как редкие надгробия на монастырском кладбище.

– Кто это вас так?
– спросил второй наездник, помладше. За его спиной невзрачный мужичок в серой кушме вынимал из пачки мариляндские папиросы и крошил их в затёртую, чинёную воском трубочку.

– Г-г-гайдуки на-на-н!-тьфу, н-налетели. Всё отняли, п-п!-побили, б-будто не видите...

Кони перетоптывались и хлопали хвостами, прогоняя слепней.

– Гайдуки?

Феодул беспомощно выдохнул нечто утвердительное.

– А везёте что?

...Щёлк - под рясой Кэтэлин взводит курок до первого зубца. В голубых лучах, сквозящих из прорех полога, блестят глаза девочки Златы.

– Д-детей ве-везём. Ещё съестного п-п-п!-полмешка.

Вдалеке,

где над степью собиралась чернота, что-то сверкнуло.

– Гайдуки, говоришь.

Некоторое время они глядели друг на друга - тихо умирающий Феодул и атаман.

– Дети твои по-румынски совсем ни бум-бум? Сандру, глянь, что у них в телеге. Эй, детишки. Понимаете, что говорю? Вы все тут немые?!

...Щёлк!
– как жёрнов, поворачивается барабан и застывает, зажатый пружиной; глаза Кэтэлина превращаются в два смертельных пушечных дула.

И тут подал голос мужичок в светлой кушме.

– Судари, - сказал он (все разом обернулись), - позвольте мне, судари, внести ложку лепты.

Атаман кивнул.

– С вашего позволения, - мужичок прихлопнул на лбу комара и смачно пыхнул трубочкой, - я бы предположил, что человек по человеческой природе своей лжив. И, если уж нам сделались интересными причины, приведшие смиренных служителей господа нашего Иисуса Христа в столь плачевное... о чём я говорю? М-да, давайте спросим у тех, кто, короче, у детей.

Атаман снова кивнул, на этот раз медленней.

– Я бы попросил отвести детей в сторону, дабы не были они введены, эм... в наущение... старшими собратьями. Ну-ка, Сандру, грешный брат мой, позаботься о том, чтобы дети подошли сюда. Отделим, так сказать, агнцев от плевел.

Кажется, впервые на лицах Брата Феодула и Кэтэлина отражалось одно и то же: чистое и полнейшее изумление. А по степи уже разносился гром, и тревожились травы, и лиловые жужелицы искали норы среди ковылей. А отец Василий даже будто бы видел в небесном шевелении нечто - а что, он не мог сказать, хотя были это конские ноги и мелькание травы, да сыпучие золотинки.

– Кто го направил? Понимаете български? Хайдутин? Хайдутите?

– Видишь, говорят, нет.

– Это болгары, бедный брат мой. У них всё наоборот. На глас скажите - хайдутите вам го направили?

– Да, - сказали двое или трое мальчиков.

– У них всё наоборот. Болгары. Сандру, драгоценный мой, возверните отроков, где стояли.

...Палец Кэтэлина шарит по складкам рясы и, наконец, нащупывает спуск.

– Всё-таки гайдуки, - атаман вздохнул, вынул саблю и концом клинка отодвинул полог.

9.

Громыхнуло, как ведром огрело. Запрокинув голову, заржал конь.

Из ливня они вышли под мелкий обложной дождь, мокрые до нитки. Все в потёках бурой грязи. Над оглохшей местностью стояла сплошная водяная дымка.

В молчании Кэтэлин разломал куст и выстроил из палок нечто вроде шалаша. После выгреб из поклажи обрывок верёвки и старый мешок, сунул их под прутья, накидал вокруг ещё веток и присыпал порохом.