Прибытие поезда
Шрифт:
Гайдук отвернулся и стал поправлять седло.
– Подумай...
– настоятель приблизился и, тяжело кряхтя, опустился на колени. Кэтэлин отступил от него, как от гусеницы.
– Это тебе не синяки раздавать...
– отец Василий поднял с земли ружьё, обдул затвор от песка, выбрал несколько патронов и на карачках пополз к револьверу. Встал, пользуясь "берданкой" как тростью. Пинком отбил револьвер под ноги брату Феодулу.
– Рясу не порви, батюшка.
– А... Я стар, - отец Василий вложил патрон в казённик, чёрный от сгоревшего пороха.
–
– Мой ривольвер весит три фунта, - сквозь зубы сказал Кэтэлин. Он подвесил револьвер к концу хлыста. Неспешно снял мешки с золотой пылью, проверил стягивающую их бечёвку и устроил на другом конце. И медленно, под взглядами опешивших иноков вытянул конструкцию перед собой на раскрытой ладони.
Некоторое время весы удерживались ровно. Потом конец с револьвером поднялся; оружие заскользило по древку, и Кэтэлин снял его, крутанув на пальце.
Он вытащил из связки вторую винтовку, зарядил и встал с ней под обрывом.
12.
Солнце вытянуло из земли остатки влаги, и там, где вчера бежали ручьи, теперь пролегли первые трещины в сухой глине. Тени башибузуков исчезли, но с места никто не двинулся. Кэтэлин и отец Василий стоят по бокам повозки, брат Феодул поднялся на камень у колодца и оттуда высматривает, нет ли шевеления наверху. Оружие он держит, зажав ладонями обеих рук, как живого леща.
(Где-то и сейчас лежат в земле три латунные гильзы и два целых патрона, а ржавый остов егерского револьвера Галанда уже, наверное, давно выкопали.)
Давным-давно в такой же горячий день на каком-то рынке вблизи Валя Пержей пьяный венгр продал Кэтэлину ящик с двумя пистолетами. Божился, что за них в Кишинёве дадут румынскими деньгами не меньше сорока дукатов. С ними, якобы, стрелялся какой-то знаменитый мускаль. Кэтэлин Пую купил их за полтинник. Тогда ему надо было защищать отару от волков и лихих людей.
– Н-нет н-ни-никого, - сообщил брат Феодул.
– Здесь они. Посмотри на коней.
Но брат Феодул ничего не понял, даже посмотрев на коней. Через минуту Кэтэлин свистнул и сказал:
– Ну вот.
И первое, что отметил монах, когда всадники выехали из-за холма - их не четверо. Их было даже не пятеро. С появлением седьмого брат Феодул перестал о чём-либо думать. Когда выбитый пулей кусок известняка ударил его в шею, монах понял, что бой уже идёт.
Кэтэлин стреляет, почти невидимый в дыму; к ним летит пёстрая масса, дышащая огнём; одного выбрасывает из седла; под вторым валится подстреленный конь; отец Василий с перекошенным лицом шарит второй патрон, никак не может его ухватить; из повозки доносится визг, полог содрогается, и в нём появляются три отверстия.
Наконец, отец Василий зарядил "берданку" и выпалил в сторону несущихся к нему людей; промахнулся, полез за следующим патроном, и тут его зацепило; по рёбрам хлестнуло и полилось; он зарядил и выстрелил, уже лёжа на песке, и каким-то чудом попал: конь заржал, повалился, но встал, а башибузук
Кэтэлин, выглядывающий из-за камней, кинул что-то дымящееся, упавшее отцу Василию под ноги; настоятель поднял это, а Кэтэлин кричал по-румынски, и снова стрелял, теперь из револьвера, и, похоже, целился в коней, потому что кони падали вместе с седоками; отец Василий замахивается подобранным предметом и бросает его в дым и мелькание цветастых рубах; брат Феодул находит спуск и жмёт на него четыре раза подряд - в руках его будто бомбы рвутся; и он понимает, что прошло секунд тридцать, не более; и тогда что-то взрывается по-настоящему.
13.
Брат Феодул сел, оглохший и обожжённый, и замахал рукой, пытаясь выпустить револьвер из сведённых судорогой пальцев. Револьвер вдруг переломился надвое, и в рукава иноку посыпались горячие гильзы. Он в ужасе вытряхнул их, а ствол отбросил за спину.
Лощина была завалена кусками тел и конскими тушами.
– Хо-о!
– Кэтэлин выбрался из укрытия. Всё его лицо было в мелких порезах, но сияло.
– Как цыплят! Как цыплят!
Отец Василий сосредоточенно разглядывал длинную царапину на боку.
– Господь не покинул нас, - удовлетворённо сказал он и стал тереть уши.
Ещё один раненый обнаружился в повозке. Дети сидели над ним, оцепенев, и если бы настоятель не заглянул к ним, мальчик запросто истёк бы кровью. Две пули навылет пробили ему правое плечо, а третья, как подумали сперва, миновала. Только потом, уже перевязав юному Ивану плечо, отец Василий заметил, что нога у инока тоже кровит. Снял башмак и поразился - пуля начисто срезала второй палец на левой стопе. Иван плакал и бормотал что-то несвязное.
– Выживет с Божьей помощью, - вздохнул отец Василий.
– Видел я раны и похуже.
– Ловко, - сказал Кэтэлин. Он сидел на краю колодца, курил и оглядывал поле боя с неподдельным восторгом.
– Что именно, разбойник?
– Дырки бинтуешь, - Кэтэлин зарядил револьвер и теперь замазывал каморы салом.
– Очень ловко для шпиона.
Стало слышно, как Иван шепчет: "помру, господи, помру, больно-то как, холодное, холодное приложите..." Священник сел подле гайдука и долго, мучительно откашливался. Утерев губы пальцами в засохшей крови, он закрыл глаза и сидел так с минуту. Брат Феодул крестил детей и молился, заикаясь.
– Сам посмотри, - сказал Кэтэлин, жуя папиросу.
– Война с турками на носу. Мускали вот-вот подойдут. А тебе за каким-то хером понадобилось к ним навстречу... Нет, Василикэ, я бы ничего не подумал. Старый, глупый поп... Но башибузуки, - он обернул голову к настоятелю и выдул дым ему в лицо.
– Я много чёртовых лет не видел здесь башибузуков. Тут я и подумал: а не по твою ли душу их принесло? Что-то вас к мускалям потянуло, батюшка? Шёл бы в город, нанял бы кучера и нынче утром был уже в Бухаресте.