Прибытие поезда

Поторак Леонид Михайлович

– Я к мускалям не сунусь. Говорил же, останусь в Бессарабии.

– У вас там дом?
– завистливо спросила она.

– Какое уж... дом. Когда имелся дом, у меня ещё усы не росли.

– Сколько вам лет, Кэтэлин?

– Когда нынешний господарь пришёл, мне было без двух годов сорок. А с тех пор я не считаю, так-то.

– Жаль, я бы сосчитала.

– А у тебя, девка, - шепнул Кэтэлин, наклонясь к большеглазой и притянув её голову к себе, - у тебя ко мне какой интерес? А?

Его конь застывает, потом подгибает передние ноги и так, стоя на коленях, умирает. Это видно сразу же:

как он клонится и падает на бок уже неживой. Кэтэлин держит его под уздцы, пока поводья не вырывает из рук.

24.

Итак, до русской стороны осталось меньше двенадцати часов пути. На хорошем коне и в одиночку Кэтэлин проехал бы за восемь часов. На "Форде" по ровному шоссе мне хватило четырёх. Место, где бедняге-пастушку были поручены раненный Иван и мёртвый Сергий, я отметил наугад. На поляне у вырубки недалеко от посёлка нам встретились двое туристов, сворачивавших оранжевые спальники. Пастух сгинул где-то во времени, и, может быть, мелькнёт на праздничном фото 1930г., самом старом из сохранившихся снимков Албешт. Но откуда мне было знать, как он выглядит? Возьмём эту поляну с туристами за начало последнего перехода Кэтэлина Пую, отца Василия (Мартина Недялкова, так его звали до пострига) и десяти монастырских воспитанников.

Что ещё? Ветер проносит над местностью сей пушистые семена, степь колышется под лиловой тучей; приходит дождь и льётся на рыхлую глину, на открытую ладонь отрубленной кисти, лежащей в земле.

Кэтэлин погладил коня по влажной морде. Пробив уздечку, между глазом и ухом вошла пуля и застряла где-то внутри.

– Ты всё понял, разбойник?

– Что тут понимать?
– гайдук оглядывается, щурясь.
– Я бы стрелял оттуда, - он показал на восток.
– Из под-солнца.

– Думаю, это как раз не важно, - сказал настоятель.

– Ну а что тогда.

– С одним конём мы далеко не убежим, - отец Василий поёжился, будто чувствуя на себе взгляд Сволочи, преломлённый линзой.
– Не знаю, нужны ли ему мы, но Феодула и Сергия он убил. Убил бы меня, и странно, что до сих пор этого не сделал. А тебе сначала шляпу, теперь лошадь... Всё в порядке!
– крикнул он детям, готовым разбежаться.
– Оставайтесь тут.

Кэтэлин, сидя на корточках, вытер ладонь о песок.

– Получается, это моя Сволочь?

– Я только говорю, что это очень простая мысль, после того, что я видел. Не спорю, я могу ошибаться, но и подумать я могу. И я это говорю к тому, разбойник, что я потерял троих людей, которых должен был спасти. А ты получил всё, что хотел от нас. Золото получил. Ты нам помог, за что я обещаю молиться о спасении жизни твоей и души твоей. Но вот появилась эта, как ты называешь, Сволочь... Если она за нами, то ты нас не спасёшь, а если за тобой, то тебя она пока убить не хотела.

Дети стояли у повозки, крепко обнявшись. "Ай, хитро устроена природа, - подумал Кэтэлин.
– Так звери сбиваются в тесный круг, чтобы нельзя было высмотреть никого по-отдельности."

– Оставь нас. Дальше мы сами. Если Богу угодно, чтобы мы выжили, он поможет.

Кэтэлин распахнул жилет, вытащил из-за кушака широкий охотничий нож и принялся резать подпругу. Справившись с кожей, он стянул седло с конской туши,

и закинул в повозку. Как было, с ружьями, золотом, котелком и патронной сумкой. Там же лежали три ружья и револьвер, выданные Кэтэлином отцу Василию и детям незадолго до этого. Гайдук сгрёб их вместе и связал шнурком.

– У меня нет знакомой Сволочи, - сказал он. Вдруг задохнулся и громко чихнул, обрызгав седло и полированную латунь ствольных коробок.
– А-ф-фу, - Кэтэлин втянул носом воздух, отдуваясь и булькая.
– Нет и никогда не было. И не так я грешил, чтобы за мной чёрт увязался. И монахов я не обижал...
– он поглядел на пятнистые от синяков лица детей.
– Мулцумеск, батюшка. Я всё-таки с вами.

– Зачем?

– Душу спасти хочу.

– Собирайтесь, - отец Василий кивнул детям.
– Мы пойдём, разбойник. Не знаю, какие у тебя планы, я желаю тебе мирной жизни, раз уж угодно было Господу, чтобы мы встретились, есть у него свои дела и к тебе. А ещё сказано было: идущие этим путём, даже и неопытные, не заблудятся. Но вот про спасение души ты, уж извини, врёшь.

– Аша-й, - кивнул гайдук.
– А знаешь, в чём правда? Что у меня ривольвер, а у тебя нет. Значит, три фунта железа решают, как обернётся следующая минута. А у тебя нет ничего, чтобы эту минуту у меня выкупить. Короче говоря, будешь делать то, что я хочу.

– Не понимаю, - священник затряс головой, - зачем тебе это нужно? Мы тебе зачем нужны?

– Солдатом - ты - был - чьим? Турецким? Башибузуком был, Василикэ?

– Бог с тобой...

– Согласен, вряд ли. Тогда чьим? А?

– Какое это...

– С мускалями служил.

Отец Василий закрыл глаза.

– Да, - сказал он.
– Да, я бывший солдат русской армии. Моё прошлое не делает меня в меньшей степени священником.

– Аша-й, - снова сказал Кэтэлин.
– Это делает тебя мускальским шпионом. И не делает в твоей руке ривольвера. А в моей делает. Так что поехали, батюшка.

25.

В 1853 году Кэтэлин Пую принёс в свою пастушью хижину два пистолета, обёрнутые рогожкой. Рассохшуюся коробку он выбросил, а себе оставил пороховницу, шомпол, докупленную отдельно жестяную банку с капсюлями и мешочек пуль, и непонятного назначения клещи с дыркой. Один из стволов оказался на середине раздут. Почему так бывает, Кэтэлин не знал, а поймёт потом, случайно. Он уходил по утрам стрелять в круглый камень, стоящий над ручьём. Думал, однажды пуля столкнёт камень в ручей, но пули заканчивались, а камень всё стоял, только выбоины в нём стали сходиться плотнее к середине.

После тёплого благодатного сентября откормленное стадо пришлось сгонять к самому югу Вранчи - прочь от холодов. В долины по ночам приходил туман, словно огромная овца ложилась мягким брюхом между горами. Утром в конце октября Кэтэлина разбудил необычно громкий лай. В тумане и не понял сперва, что происходит. Это к его отаре в долину по двум проходам выбегали чужие овцы, и чужие собаки носились вокруг них.

– Хэ-эй, - кричал кто-то невидимый.
– Кто здесь! Собери своё стадо, едрить тебя, пока не смешались!