Придет Мордор и нас съест, или Тайная история славян
Шрифт:
Я любил Одессу.
Гонзо из Одессы было несколько. К примеру, про бабку, сдающую квартиру и убивающей своих квартирантов посредством газовой печки с утечкой. Бабка грабила у них все, что те имели, после чего — вместе с дедом, ведь что это за бабка без дедки — вытаскивала тела на крышу хрущевки, на которую никто никогда не выходил — и там и оставляла. Покойников обнаружили лишь после того, как сделался популярным Google Earth.
Вот какие бредни я писал, а люди это читали.
Та самая старая Одесса и незабвенная Малая Арнаутская, где делается вся контрабанда…
Пивные на Дерибасовской только-только появлялись. Только-только чего-то там нарождалось. Дизайн был совершенно ламерским [94] , выглядел он так, как будто спецы по интерьеру пытались скопировать рекламные буклеты ИКЕА [95] , как я сам прекрасно это знал по польским девяностым годам. А вот названия улиц звучали в ушах словно колокола: Екатерининская, Малая и Большая Арнаутская, Ланжероновская…
94
Определение слова «ламер» взято вот отсюда:Ламер (от пиндосск. lame — хромой, калечный; от исп. lam'er — лизать, (реже) ягненок, что тоже как бы намекает; в переводе с недословного жаргона — унылый, или также — «криворукий» (комп. сленг)) — человек, абсолютно некомпетентный в той или иной сфере, обычно в компьютерной, но твёрдо уверенный в обратном и не предпринимающий абсолютно никаких попыток что-нибудь узнать.
Альтернативные варианты определения:
Чайник — не знает, но хотел бы узнать; ламер не знает и знать не хочет.
Ламер — это чайник, который думает, что он — хакер.
Ламер — это чайник со свистком.
Чайник — это тот, кто всегда наступает на грабли, а ламер это тот, кто думает, что никогда не наступит на грабли, но наступает на них чаще, чем чайник.
Обычно термин используется хацкерами, геймерами и другими продвинутыми компьютерными любителями. При этом редко используется компьютерными профессионалами, не считая админов и прочего IT-персонала.
У программистов, например, для обозначения подобных личностей есть свои термины: «идиот», «dummy», «stupid», «дурак», etc, которые, что характерно, негативной окраски почти не несут. Есть ещё code monkey и его аналоги, но у них другой смысл.
Во времена расцвета DOOM — противоположность Думеру. И, наконец, замечательный афоризм: «Есть 2 типа людей: чайники и ламеры. Из первых вырастают гуру, а вторые так и остаются ламерами».
95
IKEA («ИКЕА», также иногда произносят как «Икея») — нидерландская производственно-торговая компания (имеет шведские корни), владелец одной из крупнейших в мире торговых сетей по продаже мебели и товаров для дома. Полное наименование — IKEA International Group. Штаб-квартира — в городе Делфте, провинция Южная Голландия.
На Молдаванке, где я от нечего делать разыскивал следы еврейских гангстеров [96] Бабеля — не было практически ничего. Нет, по морде, понятное дело, получить было можно, но для этого еще нужно было очень даже постараться. Я постарался и получил, исключительно во имя искусства. Гонзо из случая получилось весьма даже ничего. С одесской лестницы открывался абсурдно гадкий вид на порт. В порту висели плакаты Юлии Тимошенко [97] . Здесь она выглядела словно оккупантка. И вообще, украинский язык, который кое-где таки здесь проблескивал, походил на язык оккупанта. На набережной стояла фигура молоденькой жены моряка, которая — вместе с детьми — прощалась с уплывающим далеко-далеко мужем. Статуя была невероятно кичевой, как и большинство современных статуй в этой стране, зато невероятно чувствительная. Я стоял и глядел на Черное море. К ограде подошел молодой отец с сыном, возраста плюс-минус детей с памятника. Отец закурил, а мальчишка схватился за прутья и вглядывался в горизонт.
96
Именно так у Автора. Хотя читали мы польские издания тех же Одесских рассказов. Везде было написано честно: bandyci. Никаких гангстеров.
97
Не забывайте, когда происходят описываемые здесь события. Вы скажете: так совсем даже недавно. Таки я спрошу, и где типэр та Юлия Тимошенко? Пишет законы про удешевление газа, это ж уже пару лет пишет. И игде ее плакаты? Вай-мэ!..
— Папа, а что там, на той стороне? — спросил мальчик.
— Балканы, — ответил отец. — Там живут наши приятели. Болгары. Сербы.
— И турки, — сунул я свои пять копеек.
— Не надо пугать ребенка, — с мягким укором заметил мне отец.
Из Одессы я поехал в Аккерман [98] .
— Субтропики, — сообщила мне шепотом расползшаяся женщина чиновного возраста, которая сидела рядом со мной в маршрутке. Я кивнул, потому что знаю, что у них тут имеются субтропики, которыми они хвалятся при каждой возможности. Они ужасно горды этими субтропиками, наконец-то получили их в результате тяжких трудов, но может показаться, что они все еще не могут поверить в свое счастье. Народ славянского севера, если говорить поэтическим языком: из стран тумана и дубрав, а если говорить языком более реалистическим: болот и грязного снега — добрался, прорвался, дорвался до страны субтропического счастья и — ничего не поделаешь — вырвался по этой причине из своего собственного контекста. И сделался чем-то иным, чем был раньше. А собственно, должен был сделаться, но как-то пока не делается.
98
Белгород-Днестровский, Аккерман, Тира, Белгород, Монте Кастро, Аспрокастро, Алби Кастри, Четате Албе, — это все НАШ город! Так звучит девиз с сайта:Так что Автор отправился в Белгород-Днестровский (укр. Білгород-Дністровський, рум. Cetatea Alba; до 1944 — Аккерман — тур. Белая крепость) — город на берегу Днестровского лимана. Население составляет 60 тысяч жителей (2011).
— Субтропики, — повторила дама с наслаждением, растирая это слова по нёбу. — Вот человек и потеет. Так что нечего удивляться. Субтропики — это вам субтропики.
Тогда я начал придумывать про себя гонзо о жителях какого-то малюсенького приморского селеньица под названием Субтропическое, которые пожелали жить как итальянцы или греки — то есть беззаботно, на улице, в общем пространстве. Идея у меня была такая, что это им как-то не удалось, только мне никак не удавалось придумать, почему бы это у них не могло получиться. В связи с этим сюжет из головы выкинул.
Аккерман — это было что-то с чем-то. Я понятия не имел, как отреагировать на то, что увидел.
Это было ни городом, ни селом. На улицах, расположенных по-городскому, стояли сельские дома. И это был центр; вокруг деревни располагались нормальные постсоциалистические пригороды — крупноблочные дома, нечто универсамное и так далее. Вот только с этим «городским расположением улиц» — было упрощением. На самом деле, «городское расположение» было видно лишь на карте. В реальности все эти улицы сплетались с дворами, расцветали какими-то неофициальными переходами, перескоками на другие улицы, и эти перескоки и пешеходы, и автомобили — в том числе и милицейские — считались официальными коммуникациями. Нигде в Европе я не видал города, который до такой степени был лишен формы. Который самостоятельно бы формировался, пульсировал, изменялся. Здесь ничего не было постоянным. И ничто не было определенным. В окнах зданий, похожих на склады, висели занавесочки, а в некоторых старых, еще дореволюционных виллах сквозь стекла было видно нагромождение каких-то запыленных свертков. И все это тонуло в дикой зелени. Между двумя домишками на одну семью родом из деревни на конце света стоял высоченный жилой дом с мозаикой, изображавшей космонавтов. Перед ним сох пустой бассейн. И все это не имело никакого смысла, все было настолько абсурдным, что я сел на бортике того бассейна и совершенно потерялся. А потом пошел в аптеку и купил себе бальзам «Вигор». К счастью, там он имелся. Я развел его хлебным квасом начал пить небольшими глотками. Нет, умом этого города я охватить не мог. Впрочем, походило на то, что я был вообще единственным, кто это вообще пытался.
Я направился в сторону крепости. Ее построили турки, но кто бы сейчас вообще думал о турках. Трава здесь была такая, как будто сюда прибыла из степи. А степь здесь спускалась в море. Перед самыми крепостными стенами, на утоптанной земле была устроена дикая баскетбольная площадка. На доске возле корзины кто-то традиционно написал «NBA», а рядом, корявыми буквами: «MAIKEL DJORDAN».
Аккерман. Официально — Белгород-Днестровский. Перед войной здесь была Румыния. Тогда город назывался Четате Альба. Красивое название, хотя и не соответствующее. Про ту Румынию я спросил у одного деда, сидевшего на крыльце перед домом. Он сообщил, что румыны — то звери и едят сырое мясо. Что у них ужасная бедность, вонь и вообще все беды, и чтобы я, случаем, туда ни за что не ехал. Еще говорил, что помнит, как румыны оккупировали Одессу. Что были они — ну прям как дикие звери. И что немцы — к которым он попал в плен — по сравнению с румынами казались приличными людьми. Рассказывал, что румыны зверски мордовали евреев на скотобойнях, и что они охотились на людей прямо на улицах, словно на зайцев.
Никакое гонзо мне в голову не приходило. И вообще, как-то странно я себя здесь чувствовал, все меня перерастало. Нужно было поискать ночлега. Смеркалось, а городская атмосфера вообще густела. И я начал чувствовать, будто бы мне что-то угрожает. Во всей этой бесформенности. В этой всей неохватности. Для меня все вокруг ассоциировалось со всемирным распадом. С дюркгеймовским самоубийством [99] .
Таксист отвез меня в пансионат.
— А другого я и не знаю, — ответил он мне. — Возможно, это вообще единственный в городе.
99
Самоубийство — главная работа Эмиля Дюркгейма ((фр. David 'Emile Durkheim, 15 апреля 1858 — 15 ноября 1917) — французский социолог и философ, основатель французской социологической школы и структурно-функционального анализа. Наряду с Огюстом Контом, Карлом Марксом и Максом Вебером считается основоположником социологии как самостоятельной науки), изданная в 1897 году. Книга стала образцом социологического исследования. Дюркгейм использовал метод вторичного анализа существующей официальной статистики, стремясь доказать, что самоубийство имеет только социальные, а не психологические причины. Ряд исследователей считает данную работу «методологической классикой», а другие — крупной неудачей.
В пансионате как раз проводился ремонт, но я посчитал, что другого выхода у меня нет. Я звонил и звонил. Домофон был прикреплен к калитке. Кнопку кто-то оторвал, так что нужно было совать палец в какие-то проводки. Я опасался, что меня стукнет током, потому что само устройство выглядело весьма серьезно: металлическое, приличных размеров, тяжелое. Минут через пять дверь открылась, и изнутри выбежал здоровенный пес: совершенно гигантская тварь, помесь боксера с теленком. Гавкал он как нанятый. А за псом вышла Пэрис Хилтон. Или некто, очень и очень на нее похожая. На ногах у нее были желтые носки с розовыми вьетнамками, которые вдавливали носок между большим пальцем на ноге и всеми остальными. Девица была раза в три меньше собаки. Девица сообщила, что пансионат закрыт, а родителей нет. — Уехали, — пояснила она, — в Одессу. На вид ей было лет восемнадцать. Я попросил меня впустить, чтобы она могла подзаработать. Девица подумала минутку и сказала о'кей, после чего открыла калитку. Пес глядел на меня с выражением: «ну шо, сука, только попробуй войти», написанным на морде.
Слева: понятное дело, крепость, но баскетбольной площадки не видно;
а вот справа: типичная застройка Аккермана
— Не бойся, — сказала Пэрис Хилтон. — Собачка не кусается.
— Тогда на кой ляд тебе такая собачка? — буркнул я, но тихонько. Пэрис схватила пса за ошейник и мягко придавила к земле. Тот послушно поддался. Уселся, но меня с глаз не спускал. Я знал, что если бы он только мог, то разорвал бы меня на клочки, а еще он знал, что я это знаю.