Придите, верные...
Шрифт:
— А-а! — сказал Юрген, словно и его самого появившийся текст застал врасплох, хотя он, без сомнения, тщательно его изучил, сочиняя свою смехотворную историю.
— Знаменитый Северный Крест, — продолжал Юрген, — часть созвездия Лебедя, виден с Марса так же отчётливо, как и с Земли. А два спутника Марса, Фобос и Деймос, в зависимости от их фаз, могут показаться двумя ангелами под крестом.
Могут, подумал я. А у меня из задницы могут вылететь обезьяны.
Но аудитория Юргена принимала всё на ура. Он был проповедником старой закалки —
Парящие слова снова сменились: «два Ангела, каждый с хрустальной кропильницей в руке его…»
— Кропильница, — сказал Юрген, словно заранее прося прощения у тех, кто уже знает, — это сосуд для хранения святой воды. А где, братья мои, вода более свята, чем на высохшем Марсе? — Он с победным видом оглядел свою аудиторию. Я покачал головой.
— И что, — продолжал Юрген, — делали ангелы Фобос и Деймос своими кропильницами? — В ответ новые слова появились позади него: «…собирали кровь мучеников…»
— Кровь? — переспросил Юрген, вскидывая косматые светлые брови в деланном удивлении. — Но опять же, у нас есть лишь интерпретация блаженной сестры Лусии. Она наверняка видела просто красную жидкость — или жидкость, которая выглядела красной. А на Марсе, с его оксидизированной почвой и небом цвета жжёного сахара всё выглядит красным, даже вода!
Ну, здесь он был совершенно прав. На Марсе люди одевались в стиле, который на Земле сочли бы экстремально попугайским, лишь для того, чтобы внести в свою жизнь хоть какие-нибудь цвета, кроме красного.
— И когда я взирал на Кидонию, братья мои, в стопятидесятилетнюю годовщину первого появления Пресвятой Девы Марии близ Фатимы, я узрел её во всей её славе: Благословенную Деву.
— Почему я решил взглянуть на Кидонию, спросите вы меня. Потому что слова Богоматери достигли меня, слова, что велели направить телескоп на Марс. Однажды ночью я услышал слова у себя в голове, и я сразу же понял, что они от Девы Марии. Я подошёл к телескопу и посмотрел туда, куда она велела. И девять минут спустя я увидел её, белую и пречистую, идеальную точку, движущуюся через Кидонию. Услышьте меня, дети мои! Девять минут спустя! Мысли Пресвятой Девы достигли меня мгновенно, но даже её святое сияние распространяется со скоростью света, а Марс в тот вечер находился в 160 миллионах километров от Земли — в девяти световых минутах!
Я, должно быть, задремал. Надо мной стояла Элизабет Чен, тихо повторяя:
— Отец Бэйли? Отец Бэйли? Пора вставать…
Я открыл глаза. На Лиз Чен было очень приятно смотреть — да, я принял целибат, но ведь пока не умер! — но меня нервировал тот факт, что она стоит здесь, в пассажирском отсеке, а не сидит в пилотской кабине. Судя по виду в окне мы по-прежнему неслись в нескольких метрах над поверхностью Марса. Я с радостью полагаюсь на Господа, но автопилоты меня вгоняют в дрожь.
— Хммм? — сказал я.
— Мы приближаемся к Кидонии. Встань и свети…
И Господа славь, славь… [2]
— Ладно, — сказал я. Мне всегда отлично спалось на Марсе — лучше, чем когда-либо на Земле. Полагаю, этот как-то связано со здешней 37-процентной гравитацией.
Она вернулась в кабину. Я выглянул в окно. Там, в отдалении, виднелся бок знаменитого Лица. В таком ракурсе я бы и не взглянул на него лишний раз, если бы не знал этой дурацкой истории.
2
Слова из популярного религиозного гимна в стиле спиричуэл.
Ладно, раз мы проезжаем мимо Лица, значит, так называемый Город находится всего в двадцати километрах к юго-западу отсюда. Мы уже согласовали маршрут: она остановит машину между «пирамидой» и «крепостью» и высадит меня на краю «городской площади».
Я принялся надевать скафандр.
Первоначальные названия прижились: пирамида, крепость, городская площадь. Конечно, вблизи они совершенно не выглядели искусственными. Я наклонился к окну, глядя наружу.
— Немного грустно, правда? — сказала Лиз, стоя позади меня, по-прежнему в комбинезоне. — Люди готовы верить в самые невероятные вещи на основании самых ненадёжных свидетельств.
В её тоне был лишь слабый намёк на снисходительность. Как почти все на Марсе, она считала меня глупцом — и не только за это моё паломничество в Кидонию, а за то, вокруг чего я выстроил всю свою жизнь.
Я выпрямился и повернулся к ней.
— Вы не будете выходить?
Она покачала головой.
— Вы по пути сюда выспались, теперь моя очередь. Кричите, если что понадобится. — Она тронула панель управления, и внутренняя часть цилиндрического воздушного шлюза отъехала в сторону, словно камень, закрывавший склеп Иисуса.
Что, подумал я, могла делать Матерь Господа нашего на этой древней безжизненной планете? Конечно, явления Девы Марии знамениты тем, что происходили на всяких задворках — Лурд, Франция; Ла Ванг, Вьетнам; Фатима, Португалия; Гуадалупе, Мексика. Все они лежат в стороне от торных дорог.
И всё же после явления Девы миллионы людей начинали приезжать туда. Со времени её появления в Фатиме прошло полтораста лет, и в деревню до сих пор прибывает пять миллионов паломников ежегодно.
Ежегодно. Я, разумеется имею в виду земные годы. Только конченные педанты учитывают разницу между продолжительностью земных суток и марсианского сола, но марсианский год вдвое длиннее земного. Так что Фатима, получается, принимает десять миллионов гостей в марсианский год…
Меня пробирал мороз, когда я смотрел на окружающий ландшафт ржавого песка и торчащих из него скал. Я знал, что это психосоматическая реакция: температурный контроль в моём скафандре — действительно белого цвета, как отмечал Юрген Эмат — работал безупречно.
Городская площадь была просто открытым пространством, окружённым изъеденными ветром грудами песчаника. Хотя на самых ранних фотографиях она, возможно, и напоминала пьяццу, при взгляде изнутри в ней не было ничего особенного. Я прошёл несколько десятков метров, потом развернулся; луч встроенного в шлем фонаря прорезал тьму.