Приемное отделение
Шрифт:
По итогам аналитического разбора Боткин получил твердую четверку. «А что? — подумала Ольга Борисовна, благосклонно глядя на своего кавалера. — Почему бы и нет?»
Лет восемь назад она вряд ли смогла всерьез воспринять Боткина. Но, как сказал Есенин, «года меняют лица — другой на них ложится свет». Опять же, прожитые годы добавляют ума и убавляют число возможных кандидатур.
— В стекольной мастерской при нашем доме народных ремесел работает совершенно уникальный мастер, — увлеченно рассказывал Боткин, совершенно не догадываясь о том, что в это самое время его, можно сказать, раскладывают на атомы, изучают, оценивают и в итоге одобряют. — Может выдуть из стекла все, что угодно…
— А
— Мышкинцы, — немного удивленно ответил Боткин. — Мышкинец или мышкинка. У нас просто, не то что в Угличе.
— А что в Угличе? — заинтересовалась Ольга Борисовна.
— По-правильному тамошние жители называются угличанами, но некоторые путают и называют их то угличами, то угличцами, — объяснил Боткин. — Если нет уверенности, то, на мой взгляд, проще сказать «жители. Углича», по крайней мере, никому обидно не будет.
За кофе Боткин спросил:
— Вы… ты… — переход на «ты», судя по всему, дался ему нелегко, и он все никак не мог привыкнуть, — поэзию любите?
— Иногда, — честно ответила Ольга Борисовна, совсем не считавшая себя любительницей поэзии, — если к месту.
— К месту, к месту, — закивал Боткин. — Сейчас, например, вот это, из Северянина, очень к месту: «Ты ласточек рисуешь на меню, взбивая сливки к тертому каштану. За это я тебе не изменю и никогда любить не перестану. Все жирное, что угрожает стану, в загоне у тебя. Я не виню, что петуха ты знаешь по Ростану…»
О поэте Северянине Ольга Борисовна что-то слышала. Серебряный век, футуристы и все такое. И еще в его честь назвали платформу, что недалеко от шестьдесят пятой больницы. А может, и не в его честь?
— «…И вовсе ты не знаешь про свинью. Зато когда твой фаворит — арабчик подаст с икрою паюсною рябчик, кувшин Шабли и стерлядь из Шексны. Пикантно сжав утонченные ноздри, ты вздрогнешь так, что улыбнутся сестры, приняв ту дрожь за веянье весны…» [9]
Ольга Борисовна нашла стихотворение совершенно неуместным, тем более что сегодня она позволила себе добрый кусок мяса, запеченного с грибами, хотя, конечно, всего жирного, что угрожает стану, она старалась избегать. По возможности. Не столько для того, чтобы похудеть, сколько для того, чтобы не поправиться. Набрать легко, сбросить трудно — это все знают.
9
Игорь Северянин, «Гурманка».
Но в целом стихи отлично вписывались в программу первого свидания. В меру романтично и совсем не пошло. В один момент Ольгой Борисовной овладело искушение прочесть что-нибудь в ответ, но она быстро взяла себя в руки. Хотя бы потому, что навскидку могла прочесть лишь «Отговорила роща золотая березовым, веселым языком…» или «Я помню чудное мгновенье». Первое было бы уместно под расставание, а второе могло читаться только от мужского имени.
Папку со счетом, принесенную официантом, Боткин схватил так проворно, словно боялся, что Ольга Борисовна его опередит, но если и боялся, то напрасно. Ольга Борисовна не относилась к женщинам, привыкшим всегда и везде расплачиваться за себя самостоятельно, она придерживалась другого принципа, согласно которому платит тот, кто пригласил. Да и сумма была невелика — около полутора тысяч. Ольга Борисовна всегда автоматически подбивала итоговую сумму во время изучения меню. Жизнь научила, потому что так, как в Москве, наверное, нигде не обсчитывают. Не десять-двадцать-тридцать процентов к счету, а в два-три раза.
После ужина немного прогулялись взад-вперед по Чистым прудам. Боткин «загусарил» — попытался отвезти Ольгу Борисовну домой на такси, но она наотрез отказалась и, взяв под руку, увлекла его в метро.
— Прямая ветка, и от метро два шага, — сказала она. — Не выдумывай.
— Как скажешь, — согласился Боткин.
В метро он большей частью помалкивал, не желая разговаривать под шум поезда. Смотрел то на Ольгу Борисовну, то на ее отражение в стекле напротив и улыбался без конца.
«У тебя есть два способа испортить впечатление, — подумала Ольга Борисовна, глядя на Боткина. — Если попытаешься напроситься в гости и если спросишь, будет ли продолжение. В обоих случаях рискуешь больно получить по носу».
По носу Боткин не получил. Проводил до подъезда, сказал, что все было замечательно и что не было у него в Москве лучшего дня. Ольга Борисовна могла бы сыграть ревность, сказав: «А не в Москве, значит, был», но воздержалась. Ответила, что ей тоже очень понравилось, пожелала спокойного завтрашнего дежурства (у Боткина шел «частокол» — сутки через сутки три раза подряд) и, перейдя на официальное «вы», сказала:
— Надеюсь, вы, Алексей Иванович, понимаете, что личное никоим образом не должно влиять на служебное? Мухи отдельно — котлеты отдельно.
— Такое неожиданное сравнение… — улыбнулся Боткин, но враз посерьезнел и заверил: — Конечно же понимаю, Ольга Борисовна.
— Мы должны хранить нашу тайну! — Ольга Борисовна прижала указательный палец к губам и перешла на шепот: — Это же так интересно, когда есть тайна…
Войдя в квартиру, она разулась и, не включая света, прошла на кухню, где выглянула в окно. Боткин, то и дело оборачиваясь, шел по двору мимо детской площадки, только шел не по направлению к метро, а совсем в обратную сторону.
Телефонограмма
— Кто обокрал страну? Я?
— И ты в том числе!
— Я вообще-то профессор! Невропатолог! Я лечу людей, а не обворовываю их!
— Лечит он, ну-ну! Тот, кто лечит, так не шикует! Небось за деньги от армии отмазываешь или левые аборты делаешь!
— Какие аборты? Я же невропатолог!
— Ну и что?
— Вы хоть представляете, чем занимается невропатолог?
— Представляю, и очень хорошо. Жулик ты! Вор темный!
Профессор кафедры нервных болезней Курмачев не имел привычки ввязываться в дискуссии с пациентами, тем более на отвлеченные темы. Он тихо-мирно проходил через приемное отделение с небольшой группой студентов, когда услышал: «Вот такие жуки и обокрали страну». Чтобы не осталось сомнений в том, кто именно жук, сутулый мужик с трехдневной щетиной на лице ткнул заскорузлым пальцем в Курмачева. И это на глазах у студентов, двух москвичей и пяти индусов (Курмачев работал в Российском университете дружбы народов, некогда носившем имя Патриса Лумумбы и многим до сих пор известным под «историческим» названием «лумумбарий»). Вот профессор и не сдержался…
Конец дискуссии положил вернувшийся с перекура охранник. Мгновенно и верно оценив ситуацию (любой охранник в совершенстве владеет этим искусством), охранник вытолкал сутулого мужика за дверь.
— Что вы себе позволяете?! — попробовал возмутиться тот. — Может, я больной? Может, мне помощь нужна?
— Сейчас полицию вызову — поможет, — пообещал охранник, показывая скандалисту кулак.
На волосатых пальцах охранника зеленели полустертые татуировки-перстни, свидетельствовавшие о том, что доблестный страж порядка когда-то давно этот самый порядок нарушал, и, кажется, с последствиями.