Приемные дети войны
Шрифт:
— Да нигде! У самого леса. Там, где железнодорожная станция. И цистерны с бензином.
— А кто тебе сказал, что в цистернах бензин?
— Ну, даете, дядя! Там же запах такой — невпротык!
— Вот-вот, я же говорю: нос у тебя не нашего раскроя. А что вы делали в лесу? Партизан искали?
— Никого мы не искали. Ночевали, и все тут!
— Хорошо, ночевали. А утром проснулись — и разбежались?
— Не утром. А еще ночью. Ночью налетели наши самолеты…
— Какие — "наши"?
— Сам знаешь, какие. Словом, налетели,
— С тех пор и разыскиваешь родителей?
— Ага.
— А не помнишь, когда это произошло: "бомбежка и все такое"?
Колька не уловил подвоха.
— Как не помнить? — почесал затылок, припоминая.
— Врать ты мастак, щучья голова. Не было у нас никаких бомбежек.
— Как не было, когда было, — растерялся Колька.
Ох и всыпал бы Федор Рвачев этому пацану! Но больно уж нужен он. Благодаря его знанию немецкого языка, появляется реальный шанс сунуть фольксдойча переводчиком в созданную фашистами сельскохозяйственную комендатуру, которая, как полагали в отряде, ведет какую-то таинственную деятельность под прикрытием своей мирной вывески.
Полицейский встал из-за стола, прошелся по скрипучим половицам.
— Слушай, пацан! Не было еще такого случая, чтобы родители от детей бегали. Где тебя потеряли, туда и вернутся. Так что сиди здесь и не рыпайся. А чтобы не зря хлеб наш ел, мы тебе работенку подыщем.
— Нет! — заартачился Колька.
— И зарплату положим.
— Оставьте меня в покое!
— Хорошо, тогда засадим в кутузку. И будешь там куковать в ожидании родителей. Дошло?
До Кольки дошло.
— А работа не пыльная? — спросил он, сдаваясь.
— Самая то! Шпрехать с немцами в комендатуре и нам их шпреханье переводить. По рукам?
— По рукам.
— Стой! Тебе говорят! Куда побег?
— Не побег я никуда, — напряженным голосом ответил Володя подступающему к нему мальчишке, лет пятнадцати, косматому, в длинном до пят сером плаще, перетянутом в талии веревкой, с зажатой в кулаке лимонкой.
Еще несколько минут назад он спал, подложив котомку под голову. Сон его был по-звериному чуток, и стоило возле ночлега появиться незнакомцу, как Володя вскочил на ноги. Он готов был дать стрекача, но незваный гость замахнулся на него гранатой.
— Что у тебя там? — спросил угрожающе, показывая на котомку.
— Пара белья! А кто ты вообще такой, чтобы тебе докладывать?
— Я Виктор — грабитель с большой дороги. Показывай, что у тебя!
— А это ты видел?! — Володя выхватил из кармана холщовых штанов "вальтер", обмененный у Кольки на мамин наган.
— О-о-о! — растерялся Виктор и, сделав шаг вправо, спрятался за деревом. — И ты, как я вижу, грабитель.
— Но с другой дороги.
— Тогда давай разойдемся.
— Не балуй! — сказал Володя, обошел прикрывающее мальчишку дерево. — Положь гранату.
— Нельзя. Взорвется.
— Положь. Если раньше не взорвалась,
— А зачем она тебе?
— Для коллекции.
— А с чем я останусь?
— С носом!
— Дурак ты!
— Сам дурак!
— В этот раз твоя правда, — согласно кивнул Виктор, бросил гранату на землю, меж тополиных корней. И как ни в чем не бывало, спросил: — Шамать нечего?
Володя поднял лимонку и по весу ее убедился: ненастоящая.
Виктор поспешил с объяснениями.
— Я ее смастерил самолично. Из папье-маше.
— Кружок — "Умелые руки"?
— Какой кружок? Я художник, понимаешь? Брожу — заказы нахожу. Немцам пишу портреты. За жратву. Крестьянам — русалок. А гранату сделал на всякий пожарный случай. Для самообороны.
— А если поймают с ней?
— Не расстреляют. Игрушка!
— Ну, тогда угощайся, пока жив.
Володя присел на пенек. Развязал котомку. Вытащил ломоть хлеба, пять печеных картошек, две луковицы.
Виктор радостно потер ладони. Разложил плащ на земле, словно скатерть.
— Налетай — подешевело, было рубль — стало два. — С хрустом погрузил зубы в сочную луковицу — не поморщился, закусил картошкой. — Пойдешь со мной?
— А откуда ты и куда?
— Из детдома. Немцы нас на улицу повыгоняли. Вот и тащусь, куда ноги смотрят.
— А родители? Померли? Или — что?
— "Или — что…" — отшутился Виктор. — Я подкидыш… — И гнусаво затянул: — Я не мамин, я не папин, я на улице родился, меня курочка снесла…
— С тобой не соскучишься.
Виктор тут же подхватил:
— А вдвоем еще веселей на большой дороге.
— У меня своя дорога. В Шандрыголову.
— Куда? — недопонял Виктор.
— Село такое. Шандрыголова. Там кумовья тетки моей Феодосии Павловны проживают. Перебьюсь у них, а там и за линию фронта подамся.
— Без опознавательной фотки тебя и наши за своего не примут.
— Чего?
— А вот чего! Как тебя звать-величать?
— Володя Гарновский.
— Сейчас тебе будет "аусвайс". — Виктор вытащил из-за пазухи стопку нарезанных листов плотной бумаги и карандаш. — Гляди-ка сюда! — показал палец над головой. — Позируй! Не знаешь, что это такое позировать? Тогда просто замри. Это одно и то же. — И эскизно набросал рисунок, внизу подписав: "Здесь изображен Володя Гарновский из деревни Шандрыголова. Прошу любить и жаловать".
Володя с удивлением присвистнул, разглядывая свой портрет, воссозданный за считаные минуты.
— Где ты так наловчился?
— Нигде! Я просто-напросто вундеркинд.
— Не лопочи мне по-немецки, я не Колька, мой кореш из Славянска, чтобы шпрехать по-ихнему.
— Ну, как тебе объяснить? "Кинд" — это ребенок. А "вундер" — это особо одаренный.
— Вот сказанул! Какой из тебя ребенок, когда ты старше меня?
— Да, с тобой не поговоришь…
— А ты не придуривайся.
— Постараюсь, но трудно это на пути в Шандрыголову.