Шрифт:
Ким Сатарин
Ким Сатарин
Приемный покой
А ведь никаких предзнаменований накануне не было. Ей-богу, не было. Поднявшись с утра, Чапай обнаружил, что печь не топлена, форточка открыта и по немытому, загаженному полу гуляет злой сквозняк. Подруга жизни по прозвищу Колода спала, сладко причмокивая. Нечёсаные грязные волосы закрывали опухшее лицо. "То-то ей тепло," — со злостью подумал Чапай, захлопывая форточку. Печь топить было нечем, да и не к чему — на дворе уже май. А вот жрать хотелось. Заглянув в старенький холодильник, приватизированный недавно на чьей-то даче, Василий Чакмаев, известный среди приятелей как Чапай, вытащил оттуда одинокую трехлитровую банку и пошарил в мутном рассоле ладонью. Выудив огурец, он жадно его схрумкал и вновь запустил руку в рассол. Следующий огурец оказался последним.
Оглянувшись на спящую подругу, Чапай сжевал и его, а банку вернул в холодильник. Другой пищи, как он с горечью понял, в доме не было. Денег не было тоже, но о них Чапай уже давно не думал. После того, как его поперли с работы, он уже три года бездельничал. Собирал бутылки, воровал черные и цветные металлы, что-то кому-то копал, строил или переносил. Больше всего ему нравилось подносить товары рыночным торговцам, но на рынке он не удержался — там, кровь из носу, а с утра надо было приходить и работать. Такой обязаловки Чапай вытерпеть не мог.
— Эй, Колода, проснись! — потряс он за плечо непутёвую бабу, недавно пристроившуюся к нему в сожительницы. — Жрать в доме нечего, думай, что делать будем.
Подруга, в былой жизни Галина Анатольевна, а ныне откликавшаяся только на кличку, протяжно зевнула, глянула на Чапая укоризненно, и слабо махнула рукой. Смысл жеста был ясен: отвяжись, не до тебя. Однако Чапай, обуреваемый утренним похмельным беспокойством, подругу всё же растолкал.
— Ну, чего тут думать? — умывшись, укорила она сожителя. — Либо на дачи — картошки поискать, либо потёмками опять туда, на Паперть.
— Днём на дачах опасно. Тепло уже, там народу полно. Накостыляют ещё, — вслух подумал Чапай.
— Тогда на Паперть, — решила за них двоих Колода и принялась неспешно прибираться после вчерашнего шабаша.
Один за другим заходили вчерашние собутыльники, спрашивали денег — зная наверняка, что в доме этом деньги больше получаса не задерживались. Но всё же спрашивали. Важен был предлог, и теплилась надежда опохмелиться на халяву. Пригласили Чапая вскопать бабке огород, за бутылку. Но огород располагался далеко за городом, и он отказался. Танька, вчерашняя собутыльница, принесла каких-то пирожков, и хозяева кое-как утолили чувство голода. К обеду собутыльники рассеялись, кто куда, а Чапай прилег отдохнуть. Колода, подкрепившись пирожками, даже помыла пол. Потом, уморившись, прижалась боком к сожителю.
— Не по душе мне эта Паперть, — признался Чапай обеспокоенно.
— Чего так? — удивилась Колода. — Сиди себе с протянутой рукой, никто не гонит, заработок не отбирает. Попробовал бы ты так у Ахтырской посидеть!
— Сидеть-то хорошо, — не возражал мужик, — ты попробуй золото потом сдать. Того и гляди качки проклятые прижмут, не только золота — жизни лишат. Тебе-то хорошо, ты в ряды не ходишь.
— К универмагу ходи, — посоветовала Колода. — Там тоже золото скупают.
— Куда ни ходи, везде запомнят, — посетовал Чапай.
— Да пусть их запоминают, — обозлилась подруга. — Менялы на тебе знаешь какую деньгу заколачивают? Твои монеты переплавят, а золото потом ювелирам в пять раз дороже сдадут. Кто же станет допытываться, откуда ты их берешь?
— Менялы не станут, а бандюки, которые за ними присматривают, станут, — со страхом проговорил Чапай.
— Если боишься, тогда вечером идём на дачи, — вынесла свой вердикт Колода.
И с удовлетворением, вполне ожидаемым, так как разговор этот повторялся уже в который раз, услыхала, что Чапай идти на дачи совершенно не желает, и предпочитает ещё раз оказаться на Паперти. День тянулся долго. Они заперли дверь, дабы собутыльники, случайно разжившиеся спиртным, не заглянули к ним. Даровой выпивки хотелось, чего говорить, но следовало подумать и о хлебе. А стоило сесть за стол — и намеченный поход, ясное дело, становился мероприятием неосуществимым. Ближе к вечеру сожители облачились для выхода. Колода повязала голову плотным серым платком. В иных домах такой тряпкой побрезговали бы и полы мыть. Надела кофту болотного цвета, по которой шли едва заметные оранжевые клетки, и черную длинную юбку. На ногах её красовались сандалии с деревянной подошвой. Чапай напялил длинную блеклую рубаху с двумя рядами больших деревянных пуговиц и мятые шаровары, заправив их в сапоги. Сапоги, заляпанные грязью до самого верха голенищ, воняли прогорклым маслом. Вся одежда, ясное дело, была оттуда.
Вышли в небольшой двор, где среди сараев скрипел полуоторванной дверцей сортир. Из своего сарая, не запиравшегося за отсутствием в том необходимости, Чапай вытащил старый мешок, скомкал его и засунул под мышку. Теперь можно было отправляться на Паперть.
Имелась в виду вовсе не паперть расположенной неподалеку церкви, хотя смысл похода совпадал абсолютно. Чапай с подругой поднялись на высокий берег реки, напротив Козьего Парка и пошли по тропе над обрывом. Слева тянулась бетонная стена, а справа, чуть шагни с тропинки, начинался крутой спуск к реке. Спуститься по нему ногами сожители не могли, и, когда они оказались над двумя каменистыми выступами, торчащими из склона, им пришлось съезжать к ним на ягодицах.
Они уселись, каждый на своем выступе, сомкнулись коленями, положили ладони на бугристую поверхность известняка. Окружающий мир на мгновение померк, мужчина и женщина слегка провалились вниз, отчего зубы Колоды довольно сильно клацнули — и в следующее мгновение они обнаружили себя сидящими на двух соседних скамеечках. И Чапай, и его нынешняя подруга не выказали никакого удивления. Как ни в чём ни бывало встав, они направились по еле заметной тропинке, петляющей среди деревьев. Только в самый первый раз, случайно, присев отдохнуть в поисках пустой посуды, они обомлели, разом попав в иной мир. Но сейчас, когда они уже не могли и припомнить, в который раз оказались здесь, факт перехода воспринимался ими, как своего рода закон природы.
На Паперти, в отличие от только что оставленного ими места, стоял день. Сквозь кроны деревьев виднелся спуск к мелкой речке, через которую вброд переправлялся небольшой отряд: запряженная двумя лошадьми карета и четверо всадников. Как и в первый раз неприятно резанула по глазам особенность местных карет: они обходились вовсе без колёс, удерживаемые над землей — или над водой, как сейчас — неведомой силой.
Чапай молча показал на них своей спутнице и они прибавили шагу. Тропинка вскоре вывела их к ограде, едва-едва по колено, сложенной из обтёсанных камней чуть побольше кирпича. Затем они шагали параллельно ограде, за которой возвышалось серое приземистое здание, увенчанное на торцах куполами. Купола были покрыты серой черепицей, а окна здания, забранные частой решеткой, закруглялись полукружиями и вверху и внизу.
Пройдя через разрыв в ограде, Чапай и Колода оказались на мощеной кремового цвета плиткой дорожке, ровной и чистой. Ближе к дверям приземистого здания у дорожки уже сидело несколько человек. Они уставились на вновь пришедших бессмысленными взглядами. Поёжившись, Колода дернула сожителя за рукав и присела рядом с дорожкой на траву, в отдалении от остальных. Мужчина молча пристроился рядом с нею. До них донеслась игравшая в здании музыка: мерный рокот барабана, многоголосие пения, звуки флейты или схожего инструмента. Как обычно, при этих звуках Чапай впал в ленивую задумчивость. Колода же цепким взглядом осматривалась, расстелив рядом с собою мешок. На сидящих ближе ко входу была такая же одежда, что не удивительно, так как Чапай с подругой свою получили тут же — в качестве подаяния, которым не обходили просящих проходящие в здание люди. Каждое подаяние оказывалось годным в дело: а подавали не только деньгами. Одежда, неведомые фрукты, благодаря которым Колода избавилась от болезней желудка, а у её сожителя перестали трястись руки, новые простыни с затейливым узором. Узор женщина уже забыла, так как простыни они продали соседям, а деньги пропили.