Пригоршня вечности
Шрифт:
– Мэд! – закричала тут же женщина. – Малаган!
– Я тут!
Осунувшаяся физиономия эрмидэйца мигом возникла из люка. Уж больно истеричные нотки были в вопле ведьмы.
– Мэд, что происходит? Мэд! Я не чувствую Узы! Что с Альсом? Он жив? Говори!!!
Малаган слегка смутился.
– Ирье жив, не кричи, – заверил он. – Дело не в нем, а в тебе.
– А что во мне не так?
– Джасс, выслушай меня. Прошу тебя.
Она закусила губу и приготовилась узнать очередную страшную правду. Но все оказалось гораздо проще. И сложнее.
– Ты стала той, кем должна была быть
Мэд положил подбородок на сложенные по-ученически руки и поглядел на женщину безвинно побитой собакой. Мол, не вели казнить…
– Значит, он меня… потерял?
– В каком-то смысле – да.
– А вдруг он решит, что я умерла? – прошептала Джасс сиплым от ужаса голосом.
– Скорее всего, – согласился эрмидэец.
– Он с ума сойдет.
– Все должны поверить в то, что ты умерла. Прежде всего, Оллаверн.
– Демоны! Мэд, как это жестоко! Ирье окончательно спятит. О чем ты думал?
Чужого цвета глаза Джасс наполнились слезами.
– О тебе, хатами. Только о тебе. На тебе живого места не осталось.
Мэд обиделся и рассказал все, как было. И о том, какой обряд он провел, и про костер, про Арьятири и его шпиона, оллавернца по имени Ноэль Хиссанд, который до крови изгрыз костяшки пальцев, глядя на ее мертвое тело. На совесть грыз чародей, чтобы не закричать и не выдать истинных чувств.
– Он тоже любит тебя…
– К демонам Хиссанда! Пусть идет лесом со своей любовью, – прорычала Джасс.
– …и он поверил. Теперь для всего мира ты мертва.
– А если мир и Оллаверн узнают, что Проклятья больше нет?
– Кто знает, но от Ар’ары и Шаффа благодарностей я бы не ждал, – ухмыльнулся Малаган. – Чтобы старые негодяи отдали какой-то бабе, прости боги, славу искоренителя проклятий? Да никогда в жизни!
– К демонам Ар’ару и Шаффа! Что теперь будет с эльфом?..
Тяжелы Узы эльфьей любви, но без них еще хуже. Болит, словно живая, давно отрезанная рука. Болят оборванные нити, связывавшие двух любящих. А неведение, словно железная клетка, в которой мечется израненная душа. Где ты, Ириен? Что с тобой?
– Когда я могу уйти? – спросила Джасс.
– Через шестидневье. Не раньше.
– Хорошо.
Чего-чего, а терпения ей не занимать. Пройти по жизни, сцепив зубы… И терпеть, терпеть, терпеть… даже тогда, когда другие будут кататься по земле, грызть камни и выть во весь голос. Так ведь, хатами Джасс? По большому счету, эту простую науку вбивали тебе всегда и везде: в Ятсоунском храме, в Храггасе, в Хатами, в хисарской яме, в Маргаре и на Керагане. Терпеть и ждать, когда ослабеет бдительность тюремщиков, когда враг совершит ошибку, когда кончится зима, когда вернется прежний облик… Докажи всему миру, что чаша твоего терпения бездонна, хатами Джасс. И ты сильнее могучих чародеев, и хитрее опытных шпионов, и мудрее долгоживущих эльфов. Сможешь?
– …смогу…
– Что ты говоришь? – переспросил Малаган.
– Ничего, Мэд. Я молчу и жду.
Я жду и молчу. Но, как только смогу без боязни заглянуть в зеркало, соберусь и уйду. Не втихую, нет. Все чин по чину. Поклонюсь в ноги Мэду Малагану и Торвардину. Нет ни слов таких, ни языка подходящего,
В высокой, прогретой солнцем траве лежала, раскинув руки, женщина, в ее черных глазах отражались высокие легкие облака полуденного неба. Облака торопились на север и, словно упряжка белых коней, тянули где-то далеко позади себя тяжелый воз с долгожданными дождями. Земля истомилась по небесной влаге, земля звала грозовые ливни. Голос Джасс легко вплетался в этот нетерпеливый зов.
Оказалось, что в арсенале заклинательницы погод есть очень удобные чары, требующие лишь достойной их силы. Горечайка утолит боль, материца затворит кровь, огнецвет согреет, мальга разбудит – травы будут ложиться под ноги Познавателя, а проезжий тракт стелиться так, что тот сам, не ведая того, найдет дорогу к порогу ее дома. Так же просто, как коврики-циновки, плелись у Джасс заклинания – простые и сильные, обычное женское чародейство. Чтобы ветер дул для Альса в нужную сторону, чтобы его лошадь не охромела и не теряла подков, чтобы в шорохе дождя слышал он ее призыв, пришел к ней живой и невредимый.
«Где бы ты ни был, Ириен Альс, иди на мой зов, не сворачивая и не останавливаясь, иди и знай, что я жду тебя каждый день и час, днем и ночью. Хранимый моей любовью, ведомый моими чарами, искомый моей душою! Всегда горит для тебя огонь, всегда готов для тебя обед, всегда расстелена постель! Я так хочу! Так будет!»
Джасс крепко сжала в ладони горсть земли, беря в свидетели ее могучую жизненную силу, растерла комочки в пыль и пустила по ветру. Потом встала, встряхнула подол и вытерла руки о фартук.
Дело сделано. Эх, хорошо быть сильной ведьмой.
Невидимый наконечник копья в его груди не исчез, наоборот, стал раскаленным. Прав, тысячу тысяч раз прав был когда-то рыжий парень по имени Пард, называя эльфов чудовищами. Потому что только чудовище может выдерживать эту боль. Альс не мог есть, не мог пить, не мог говорить, не мог даже дышать, но приходилось себя заставлять делать все это насильно. Чувств больше не осталось, не осталось мыслей, не осталось желаний. Сначала он ехал туда, куда глядели невидящие глаза. И только через несколько дней… а может быть, и не дней, он понял, что путь лежит на север. Онита шагала размеренно и почти степенно. Почему на север? Он и сам того не знал. Просто, когда эльф сворачивал на юг или на восток, боль становилась еще сильнее. Если такое вообще возможно в принципе.
– Гля, гля, чего остроухий делает!
– Опа!
– Ни хрена себе!
Он зачерпнул голой рукой из колоды с варевом для свиньи и отправил кусок прямо в рот, глотая и не чувствуя вкуса. Запил из лошадиной поилки, по-звериному опустив лицо в воду.
– Может, полоумный какой?
– Ты чо, с забора упал? Да ты видел больного остроухого?
– Ну а ежели чокнутый?
– Сам ты чокнутый!..
Голоса удаляются. Ну и пусть.
Спать можно где угодно. И чем придорожная канава не постель? Кто запретит?