Приготовительная школа эстетики

Поль Жан

157

Цицерон говорит: «Adeo illum risi, ut pene sim factus ille»^{7}

158

Все смехотворное в «Тристраме», хотя это по большей части пустяки, принадлежит людской породе, а не случайному индивиду. Когда отсутствует всеобщее, например у Петера Пиндара, тогда никакое остроумие не спасет книгу от смерти. Что Уолтер Шенди на протяжении «многих лет решает смазать дверь всякий раз, когда раздается скрип», — это наша порода, а не только его.

159

Юмор Стерна в «Тристраме» становится все более лиричным: см. великолепное путешествие в 7-м томе. юмористический дифирамб — в 8-м.

160

Поэтому нужно добиться того, чтобы настолько возможно больше конкретных

деталей от каждого немецкого города было на устах решительно у всех (как те четыре названные), тогда у тонического писателя со временем окажется в руках реестр и кадастр комической индивидуализации. Такой Швабский союз городов все обособленные города сдвинул бы в одно место, поместив рядышком, превратил в переулки и даже сколотит бы из них подмостки комического Национального театра, — тогда писателю легче будет живописать, читателю — понимать. К счастью, берлинские Липы — затем Тиргартен — Шаритэ — Пратер — Брюлева терраса пригодны для возделывания любым поэтом, если тот стремится к комической индивидуализации; ни если бы настоящий автор попытался воспользоваться для тех же целей наилучшими, всем известными и наиупотребительнейшими именами собственными, позаимствованными у тех немногих городов, где случалось ему проживать, как-то: Хоф, Лейпциг Веймар, Мейнинген, Кобург Байрейт. — его за пределами городов плохо поняли бы, а потому и не оценили бы.

161

Богатством языка, образов, полнотою конкретно-чувственного Фишарт намного превосходит Рабле и равен ему по учености и аристофановского размаха словотворчеству; он не столько переводит, сколько рождает заново; золотоносный поток его заслуживает драги историков языка и нравов. Вот отдельные черты портрета красивой девушки из его «Расписных историй» (1590). с. 142^{5}: «Щечки — розовый цвет, что яснее освещают своим отраженным сиянием веющий вокруг воздух, словно радуга-дуга, — пояснее, чем старушки, что возвращаются домой, по дороге из бани. Лебединая шейка, ней же, как сквозь мавританское стекло, видно — красное вино течет змейкой; горлышко из алебастра; кожа порфирная, через нее же видна каждая жилка, словно камешки белые и черные в ключевой водице; грудки мраморные, кругленькие, как яблочки, твердые, как липовые деревца, — яблочки райские, шарики алебастровые, к сердцу прижаты, кверху подняты, не слишком высоко, по-кельнски и по-швейцарски, не слишком низко, по-низоземски, — а по-французски» и пр. Рифмы в прозе встречаются у него часто, иной раз, например гл. 26, с. 251, с прекрасным результатом^{6}. Так, пятая глава (о супругах) — это шедевр чувственно-конкретного описания и наблюдения, но со свободой и целомудренностью, как в Библии и у прадедов наших.

162

Согласно Пау (Ueber die Griecnen. Bd. I), с цитатой из Афинея. Между тем Николай доказал в своей рецензии, что Пау оболгал меня и что весь «суд» был сборищем насмехающегося паразитов.

163

Процитирую для примера его посвящения и примечания. Кто бы мог заметать относительно «Мира»^{3} (переведенного тяжеловесно, как то пристало лишь Монтеню — благородная патина времени!) следующее: «Как же может англичанин говорить о вежливости, — он, который с каждым на ты! Гм!» А кто может бесконечно повторять со скорбным видом это шутливое междометие, причем Милиус. Мюллер и другие повторяют его вслед за Боде, — у того производительные способности сильно отстают от воспроизводительных. Великие образцы, даже если подлинно любить и понимать их, ничуть не облагораживают детородную способность, и это видно по хилому потомству, рождаемому даже и превосходными переводчиками и обожателями как новых, так и древних авторов. Непорочное зачатие предполагает такого или иного непорочного святого духа.

164

Перевод с параллельным оригинальным текстом был бы для исследователя французского языка подлинным сокровищем (для широкой публики — ровно ничем). Малопонятные намеки переводчику не пришлось бы пояснять, а осталось бы взять объяснения превосходного издания: Oeuvie de Maitre Francois Rabelais avec des remarques historiques et critiques de Mr. Ie Ducbat. A Amilcrdam..., 1741.

165

Я имею в виду тот серьезный оборот речи, когда говорят о глупом человеке: у него не блестящие способности.

166

Ирония должна постоянно заменять одно другим: доказательство бытия и доказательство ценности (как серьезность), ей следовало бы (как здесь) доказывать ценность, но она должна доказывать бытие, и наоборот.

167

«Нельзя

отрицать» вместо «нужно приписать» и т. д.

168

«Ни в малейшей». Превосходная степень умножает серьезность, а потому вправе умножать и видимость.

169

Мастер постепенного, спокойного, почтительного перехода к низким сравнениям — Свифт.

170

«Не слишком отличаются». Обратить внимание на отрицание отрицания.

171

«Вонь». Если серьезность выносит низкое или чувственно-красочное слово (как ниже — «притуплять» или «подкупать»), тем более это по-свифтовски и лучше.

172

Единственные иронические начальные формулы — всего две, — которые я нахожу во французской иронической литературе и у немецких попугаев. «Il faut avouer» уже так часто было употреблено в ироническом смысле, что едва ли его можно применить вполне серьезно.

173

Их совместные работы известны^{2}. Замечу здесь из истории литературы, что сатира Лихтенберга против шарлатана Филадельфии взята в ее главных и многих побочных мотивах из сатиры Арбетнота, направленной против другого шарлатана, — «The Wonders of All Wonders that ever the World Wondered At».

174

Все свои сатиры Лисков^{3} написал между 1732 и 1736 годами: сколь непостижимо, с одной стороны, огромное различие между его первой и последней сатирой в эти всего лишь четыре сатирические времени года, столь непонятно, с другой, его молчание впоследствии — замкнутость такого богатого духа; литературная редкость, единственная в своем роде. И однако ближе к нашим дням судьба даровала нам еще одну редкость, за что приносим ей нашу благодарность и нашу жалобу, юноша написавший «Прививание любви»^{4} и этой поэмой догнавший лучших комических поэтов нашей страны, провел в молчаливых субботах и в празднествах урожая все свои цветущие годы, чтобы в старости превзойти своими «Путешествиями» всех прозаиков комического жанра.

175

Поэтому я предпочитаю хромой перевод Свифта сделанный Вазером, новому гибкому.

176

Ибо трагическая страсть не противоречит, как задаток, и самой благородной натуре. Аморальное следствие, выводимое отсюда, как принцип, отделяет специфически эпическим образом актера от человека и служит более совершенной маской индивидуальности, чем античная реальная маска; актер — актер гениальный и нравственный, и даже безнравственный, — просто превращается в присущую искусству природу, в лучшем случае он приблизится к Ювеналовой сатире. Напротив, комический актер должен всякий миг обновлять и фиксировать контраст между своим сознанием и игрой (если даже в глазах, зрителя то и другое совпадает). Бездарную трагедию не спасет и Флек, но Иффланд может спасти негодную комедию. Различие между зрителем и читателем драматического произведения предписывает обоим им определенные правила или хотя бы делает им известные намеки: читателю комедии остроумие, а тем более юмор возместят многое из реального действия: зрителя же даже самый блестящий юмор, будь то даже юмор Фальстафа, нередко расхолаживает длиннотами, тогда как его развлекают новизной реального воплощения, а при повторении эффектом новой ситуации и неповторимостью игры всякого рода телесные изъяны, заикание, недослышание, излюбленные словечки, которые быстро утрачивают всякий смысл для читателя, тем более что выдумывать все такое совсем не трудно. В «Проделках пажей» Коцебу всегда комически звучит фраза: «Когда я ехал из Штольпе в Данциг...», — тогда как если при чтении и ждешь и жаждешь повторения прежней шутки, но уже на большей дистанции. Напротив, трагедия тоже вправе раскладывать на отдельные вздохи скрытые страдания сердца, но, насколько возможно, должна скрывать грубые ножевые раны внешнего действия; нам хочется представить, но не видеть боль, и нам легче создать иллюзию в душе, а не наружно.

177

Вот отчего в самой действительности, где субъективный контраст — вне объекта, ни один дурак не бывает так глуп, как в комедии.

178

Жаль, что Конебу чрезмерно остроумен и слишком занят непоэтическими направлениями деятельности, — иначе он создал бы комедии еще многим лучше, чем многие лучшие из его комедий. В «Драматическом альманахе»^{1} сама краткость пути порой не позволяет ему сбиться с пути.