Приговоренные к войне
Шрифт:
Меня, похоже, также правит и коверкает кто-то невидимый, огромный. Лик мой и нутро моё – меняются, напоминая сумеречный этюд, на котором, сгущая краски, облако постепенно становится тучей.
В меня вползает Ненависть. И всё чаще и чаще хочется крикнуть: умри ты сегодня, а я за… А я – «ЗА»!
И чтобы заглушить эту жажду злого крика, я кричу внутри себя слова Любви. Словно бегаю – за кругом круг.
Уже в который раз я мысленно кричу эти слова. Излучаю в Никуда. Исправно, день в день, из ночи
Я не теряла времени даром, изучая его днём и ночью – успела расшифровать последовательность входных импульсов, открывающих доступ к восприятию. Доступ к сознанию Избранника. Лазейку в уникальном хитросплетении защитных излучений его организма. И, не добавляя ни слова, я вновь и вновь излучаю эту, однажды записанную мысль: «Милый, позабыла сказать в последнем обращении… в своём прощальном мнемо. Возьми ту пластину, что я подарила тебе незадолго до исхода. Это не просто знак Избранника, но ещё и возможность БЫТЬ ОДНИМ ЦЕЛЫМ. Слышишь? Возьми пластину с девятью лепестками-протуберанцами. Закрепи её на повязке и носи на голове, чуть выше лба… И ты будешь ближе. И ты будешь слышать меня! Но для этого – не снимай мою пластину!»
Мнемо уносится в незримые оболочки искусственной планеты. Снова.
Может быть, на этот раз? Отыщет? Или же опять зависнет, наслаиваясь на такие же копии ранее посланных сообщений?
«Где ты, мой Воин?! Отзовись! Как же одиноко без тебя в этом накопителе Зла…
Здесь все используют всех, чтобы спасти свою шкуру. Позволь мне использовать тебя, чтобы ПОБЕДИТЬ».
Глава седьмая
Прищур небес
Низкое небо висело плотным серым слоем, словно кто-то могущественный попытался намазать его на раскинувшуюся внизу равнину, как масло на лепёшку, да так и не довёл задумку до конца. Вдобавок, при этом, куда-то запропало солнце, хотя сколько-нибудь заметных туч над ними не наблюдалось.
Они сами двигались как тучи. И от того ещё более усиливали впечатление, что небо всё-таки частично смешалось с землёй.
Тучи-колонны Чёрного тумена ползли уступами, напоминая шевелящееся крыло, оторванное от гигантской птицы и теперь ползущее самостоятельно в неведомую даль. Крыло двигалось, касаясь одним краем – именно тем, рваным – плотного лесного массива, другим же концом, вытянутым и утончённым – расползалось по равнинному участку, наплывало на островки редколесья. Крыло жаждало любой ценой добраться туда, где неизбежно сядет, а точнее, упадёт раненая птица – доползти и соединиться вновь.
Вперёд, к неблизкой цели!
Где-то по сторонам, рассредоточившись и растворившись в зелени, там и сям прочёсывали незнакомую местность поисковые чамбулы.* Лучший разведывательный отряд тумена – сотня, возглавляемая опытным Асланчи, шла далеко впереди. Разведчики исправно оставляли ориентиры для основного войска, и больше ничего, никаких тревожных известий.
Потому пять тысяч тяжеловооружённых всадников из семи, что остались от Чёрного тумена, двигались ровным темпом. Они шли уже четвёртый день, неизменно к вечеру останавливаясь на долгий ночной привал. Остальные две
Сегодня до вечера было ещё далеко, но в небесах явно происходило что-то, нарушавшее привычное течение времени. Смеркаться начало заметно раньше обычного. Серое небо принялось темнеть, наливаться тяжестью. В какой-то момент Хасанбеку показалось – ещё немного и земля под ногами начнёт растворяться, и рано или поздно они ухнут вниз вместе с остатками давящих небес. Куда? Да разве угадаешь, что ещё приготовила коварная судьба. Может статься – в бездну, где даже смерть покажется немыслимым благодеянием.
А может, небо просто прищурилось? Сомкнуло веки, свело их близко-близко, оставив только узенькую полоску для оценивающих скрытых очей. Ох, не любил подобные взгляды Хасанбек! Даже если так смотрели его и без того раскосые собратья – рука сама непроизвольно тянулась к рукоятке меча. А тут – Вечное Синее Небо! Нет, не к добру этот прищур небес…
Он скрипнул зубами, и уже намеревался крикнуть дунгчи Тасигхуру, трубачу своего Чёрного тумена, чтобы тот подал сигнал остановки на привал. Пускай преждевременный, пускай… Предчувствия редко обманывали темника – лучше уж потерять несколько часов, чем с полного марша влететь в костлявые объятия смерти.
К тому же, надёжнее и вернее всяких внешних знаков, в его нутре ожил чёрный лохматый зверь. Заворочался тревожно. Сморщил нос, и поползла вверх дрожащая губа, обнажая жуткие клыки со слюной, стекавшей по ним. Зверь чувствовал угрозу и не хотел покорно сидеть взаперти – ещё немного, и начнёт метаться.
Небо наверняка видело насквозь каждого человечка, копошащегося внизу и, прищурясь, наблюдало за беспокойством чёрного зверя. А тот не обращал на наблюдателей никакого внимания! Вот-вот должно было произойти что-то из ряда вон выходящее. И не на небе – на земле!
Вот-вот…
Темник попытался отогнать мрачные предчувствия. Принялся перебирать впечатления, накопившиеся за дни похода. И опять перед глазами возникли они… Мёртвые воины.
…На исходе второго дня наткнулись монголы на страшное поле. Вернее, сразу гвардейцы Чингисхана его не увидели – почувствовали. Порыв ветра, круто изменившего своё направление, швырнул им в лица вместо желанной свежести невероятную вонь.
Смрад… Ужасный смрад, выворачивающий наизнанку нутро! Ещё немного – и взорам монгольских всадников открылось поле, устеленное тысячами гниющих трупов.
На узком длинном участке равнины, ограниченном с двух сторон рощицами, вповалку лежали мёртвые воины. Их тела и лица были наполовину обглоданы трупоедами. Сами любители мертвечины, обожравшиеся плотью, в большом количестве сновали по этому полю. Они даже были не в силах спешно ретироваться от множества живых воинов, возникших невесть откуда и помешавших их пиршеству.
А мёртвым уже было всё равно: пришли на помощь свои или навалились новые враги.
Ещё недавно каждый из этих воинов был полон сил и ярости, пылая ненавистью к противнику, встретившемуся на пути. Ещё недавно…