Приходи в воскресенье
Шрифт:
Девушки прихлебывают из высоких белых чашек крепкий чай и слушают музыку. Я тоже пью чай и с удовольствием смотрю на них. В освещенной торшером комнате стало уютно. Запахло морозом, еле уловимым запахом духов. Давно я не чувствовал себя здесь вот так хорошо и спокойно. Даже когда приезжала Нина. Медленно крутятся бобины на магнитофоне, проникновенный голос Эдит Пиаф. С хорошими записями мне повезло: в Ленинграде, в нашем тресте, работал один инженер, помешанный на современной зарубежной музыке. Дома у него была целая фонотека, которую и за год не прослушаешь. Мне он записал с десяток бобин. Те
Мне вполне было достаточно битлсов, а все остальное из записанного приятелем казалось мне перепевами этих длинноволосых молодцов. Приятель, наверное, понял, что мне надо, и записал песни Френка Синатры, Рея Конифа и популярные мелодии из зарубежных кинофильмов.
Юлька и Маша понимали толк в музыке. Они то и дело обменивались восхищенными взглядами, узнавая мелодии. Я был рад, что им нравится музыка. А записи были сделаны на совесть. Когда же из колонок полилась грустная и сильная мелодия из кинофильма «Любовная история», девчонки как по команде поставили на стол чашки и сосредоточенно стали слушать. И потом несколько раз заставляли меня перематывать бобину и снова слушали эту мелодию…
— У вас великолепные записи, — сказала Юлька, стряхивая с себя оцепенение, в котором пребывала, слушая «Лав стори».
Я поставил другую бобину: старинные русские мелодии, но больше ни одна песня не взволновала так моих девчонок, как «Лав стори». Я не стал далеко убирать бобину, так как знал, что они на прощание обязательно попросят поставить ее.
— Вот, значит, как вы живете, — разглядывая комнату, сказала Юлька.
— Так я живу.
— И не скучно вам? — спросила Маша.
— Было бы не скучно, не позвал бы нас, — заметила Юлька.
— Позвал бы, — сказал я.
Юлька внимательно посмотрела на меня, хотела что-то сказать, но промолчала.
А я наконец разглядел, какого цвета у нее глаза: светло-серые с зеленым ободком. У Рыси были ярко-зеленые, потому я ее и прозвал Рысью. Правда, когда Юлька нервничала или возбуждалась, зеленый ободок расширялся, и в больших, оттененных длинными ресницами глазах начинала плескаться зелень. В такие моменты ее глаза можно было назвать зелеными, но когда Юлька успокаивалась, глаза светлели, зеленый ободок сужался. Взгляд у Юльки был пристальный, жесткий, и она никогда первая не отводила глаз. Темно-русые с бронзовым отливом волосы челкой спускались на выпуклый лоб, сзади густой волной скатывались на плечи. Хотелось взять в руку прядь и почувствовать ее тяжесть. Когда она со мной разговаривает, да и, наверное, не только со мной, припухлые яркие губы трогает легкая ироническая улыбка. Движения порывистые, резкие. При всей Юлькиной статности и красоте ей не хватало женственности. Впрочем, этим отличалась и Рысь. Когда я впервые познакомился с Рысью, я вообще принял ее за мальчишку.
Как я заметил, Юльку мало трогали ее внешность и манеры. Нарядной я ее видел всего один раз — это на новогоднем вечере, когда она, выделяясь своей стройной фигурой, стояла в первом ряду с хористками. Обычно Юлька носила джинсы, простые свитера, шерстяные
К таким, как Юлька, парни не пристают на улицах: не долго получить такой отпор, что на весь день настроение испортится.
Обо всем этом я подумал во время нашего чаепития. Юльке не понравилось, что я с любопытством разглядываю ее, и она спросила:
— Вам моя прическа не нравится?
— У вас красивые волосы, — сказал я.
— А некоторым не нравится моя прическа.
Слово «некоторым» она подчеркнула, хотя я и не понял зачем.
— Пленка кончилась, — заметила Маша.
Мне надоела легкая джазовая музыка, и я, остановив магнитофон, поставил на проигрыватель пластинку с записью романсов Чайковского. Я думал, девчонки запротестуют, но они с вниманием выслушали прекрасные русские мелодии. Потом я поставил Первый концерт Чайковского, патриотическую симфонию Бетховена, концерт Моцарта. Я наблюдал з ними, полагая, что они слушают из любезности, но и Юлька и Маша слушали с удовольствием.
— У вас можно курить? — взглянула на меня Юлька.
Я пододвинул им коробку с сигаретами, чиркнул зажигалкой и поднес огонек сначала одной, потом другой. Девушки переглянулись, и Юлька, с наслаждением выпустив дым, сказала:
— Ого! «Мальборо»! Давно я таких не курила…
Сигареты оставила Нина. Это она где-то доставала американские оигареты, а я предпочитал курить наши, отечественные.
— Странно, — сказала Маша. — Сидим в гостях у директора, чаи пьем, музыку слушаем…
— Курим «Мальборо», — прибавила Юлька.
— Расскажи кому-нибудь — не поверят, — сказала Маша.
— Можно, мы похвастаем подружкам? — с улыбкой посмотрела на меня Юлька.
— Я рад, что вы зашли, — сказал я.
— А вообще, вы не похожи на директора, — продолжала Маша. — Директор завода должен быть солидным и с рабочими общаться только в приемные часы…
— А вы к рабочим домой ходите, — ввернула Юлька.
— И к себе приглашаете, — сказала Маша.
— Наверное, я никудышный директор…
— Завод-то работает, — философски заметила Юлька.
— И даже план перевыполняет, — прибавила Маша. — Сама во вчерашней газете читала.
Действительно, план за первый квартал мы перевыполнили. Правда, не на много. Всего-навсего на восемь процентов. Бутафоров первый меня поздравил по телефону и откровенно признался, что не ожидал от нас такой прыти: все-таки завод только что вступил в строй, еще не исправлены кое-какие недоделки, не налажено снабжение. А мы вдруг без всякой раскачки взяли да и перевыполнили квартальный план. Из министерства тоже пришла поздравительная телефонограмма. От того самого замминистра, который уговорил меня поехать сюда.
— Как ваш отец? Работает? — спросил я Машу Кривину.
— Работает, — взглянула она на меня с вызовом. — А что?
— Я рад за него, — пробормотал я, не поняв, чего это она разозлилась.
— Не он один пьет, — сказала Маша.
— Когда он трезвый — душа-человек, — прибавила Юлька.
— Он мой отец, и я не стыжусь за него, — сердито взглянула на нее Маша.
— Учитесь где-нибудь? — перевел я разговор на другое.
— Теперь вы заговорили, как директор, — съехидничала Юлька. — Спросите заодно и про наше семейное положение.