Приходи в воскресенье
Шрифт:
Когда-то здесь был маленький паршивенький колхозишко, который не сводил концы с концами. Из него все колхозники разбежались. По призыву партии в пятидесятых годах в колхозы были направлены специалисты, партийные работники, хозяйственники. Васин работал директором типографии и тоже был направлен в самый отстающий пригородный колхоз. За двадцать лет он превратил его в цветущее хозяйство. И если раньше люди бежали из колхоза в город, то теперь осаждали правление, пытаясь получить любую работу. Колхозники зарабатывали большие деньги и жили в хороших квартирах. На командных должностях у Васина работали специалисты с высшим агрономическим образованием. Колхоз «Рассвет» считался одним из богатейших в области. Два года назад Ивану Семеновичу Васину было присвоено звание Героя Социалистического Труда. Несмотря на все почести — Васин был депутатом, членом обкома КПСС, — он оставался простым, душевным человеком. И всегда пребывал в неизменно хорошем настроении. Будучи широким по натуре, никогда не жмотничал, выручал, чем мог, соседей, хозяйственников.
На заводе он был несколько раз, долго выбирал подходящие проекты. А потом пришел ко мне и сделал самый большой заказ на производство деталей жилых домов для колхозников. Такие заказы мы еще ни от кого не получали. И пообещал, если мы поставим ему хорошие добротные дома, заказать нам еще на несколько сот тысяч рублей железобетонных изделий для производственных и промышленных построек.
И вот сегодня мы едем на строительную площадку, где наши специалисты собирают из железобетонных плит и панелей жилые дома. Мне это было очень интересно, потому что пока я лишь видел наши неказистые детища на бумаге, а теперь вот пощупаю руками. Васин, конечно, не один раз бывал на строительной площадке, но пока помалкивал, не высказывал своего мнения о нашей продукции. А вчера вечером позвонил мне и предложил съездить с ним на строительство.
Почувствовалась настоящая зима: на полях ядреный снег, далекие заиндевелые деревья стоят в легкой туманной дымке. Сразу за городом лесов нет, одни поля. И лишь там, где они кончаются, виднеются невысокие заснеженные кусты. На невысоком холме стоит коническая тригонометрическая вышка, хитроумно сложенная из старых серых бревен. На нижних опорах тускло поблескивает наледь. Когда-то мальчишкой я забирался на такие вышки и, замирая от сладкого ужаса, подолгу простаивал на самом краю шаткой площадки, разглядывая вдруг широко раздвинувшийся во все стороны мир. Почему-то до сих пор один вид деревянных тригонометрических вышек вызывает у меня легкую грусть по моему куцему далекому детству…
Мы свернули с шоссе и поехали по заснеженному проселку. Здесь в чистом поле свободно разгуливал ветер, со свистом швыряя в окна колючую крупу, на накатанной до блеска дороге змеилась поземка. Наискосок по белому полю неспешно шагала запряженная в дровни гнедая лошадка с кивающей обындевелой мордой, с облепленными снегом ресницами. На дровнях, свесив ноги в серых валенках, сидела молодая женщина и задумчиво смотрела прямо перед собой. Руки в карманах полушубка, а ременные вожжи — на коленях.
Слева показалась колхозная ферма: длинные животноводческие постройки, крытые волнистым шифером, какие-то механизмы под навесами. К постройкам тянулись санные колеи. Снег припорошил конские голышки и протрусившееся при перевозке сено.
— Я ведь помню, здесь ничего не было, — сказал я, показывая на ферму. — Трава и кусты… Да еще камни-валуны… Мы бегали сюда с удочками карасей в озере ловить… Как же называлось озеро?
— Кислое, — подсказал Иван Семенович. — Мне часто задают такой вопрос и журналисты, и писатели, и партийные работники: как вы все это сумели? Ведь колхоз был нищим, всего одна захолустная деревенька, а теперь тут целая республика…
— Как же вы все-таки это сумели? — покосился на широкую председательскую спину Тропинин.
— Я отвечал им так: под ногами валялось золото, да никто не догадался поднять его. Так и ходили по этому золоту, не глядя под ноги. Даже подведенное брюхо не научило местных людей никакому ремеслу. Колхозные земли начинаются сразу за городом. А городу что нужно в первую очередь? Свежие ранние овощи, фрукты, ягода разная, чтобы рыба была круглый год. С этого я и начал: построил теплицы и стал зимой выращивать лук и огурцы. На словах-то, конечно, все просто, а как все на самом деле нам доставалось, не расскажешь и за два дня… Начинать-то пришлось на пустом месте. Сам ездил в Белоруссию к знакомому председателю, чтобы поглядеть своими глазами, как это выращивают зимой свежие овощи гидропонным способом… Слыхали про такой? А тогда гидропоника была в новинку. Потом из Белоруссии — в Кировскую область и там выклянчил несколько тонн гидропонных шариков… Ты спрашивал про Кислое озеро? Вон за теми кустами… — Васин показал налево. — Сейчас мы отсюда каждую осень берем десятки тонн зеркального карпа, а как все это досталось? Осушали озеро, очищали дно от всякого мусора, и все, поверьте, вручную, тогда у нас никаких машин не было. Я принял колхоз с двумя неисправными полуторками, а и коней на конюшие раз-два — и обчелся… Трудностей было много, но самое главное, что народ поверил. С войны люди ни копейки в колхозе не зарабатывали, жили на собственное натуральное хозяйство. Кто помоложе да покрепче — работали в городе, а в колхозе тянули лямку старики да одинокие бабы. А когда народ увидел, что можно хозяйство наладить и зарабатывать не хуже, чем в городе, так снова поперли в колхоз. А сейчас никто в город не просится: ни парни, ни девчонки. Закончат школу — и в колхоз. И зарабатывают поболе, чем на твоем заводе, Максим!
— На заводе тоже не жалуются, — сказал я.
— И с завода, и с железном дороги приходят ко мне наниматься, — продолжал Васин. — Сейчас рабочей
— Иван Семеныч, а где эта твоя финская баня поинтересовался я. — Сколько живу, а ни разу в такой бане не был.
— Я бы тоже с удовольствием попарился в финской бане, — подал голос Тропинин.
Любомудров промолчал. По-моему, до самого поселка он так рта и не раскрыл.
— Это можно устроить, — тут же согласился Васин. — У меня на турбазе дед Андрей заведует этой баней. Специалист! Температуру нагоняет до ста семидесяти градусов…
— А мы не испечемся? — поинтересовался я.
— Ничего вам не сделается! — рассмеялся Васин.
4
Деревня называлась весьма поэтически: Стансы, Почему и кто ее так назвал, не знали даже древние старики. Когда-то здесь проходил старый тракт, и по этой самой дороге ездил на перекладных из Петербурга в село Михайловское Александр Сергеевич Пушкин. Уж не здесь ли на почтовой станции за самоваром он сочинял свои великолепные стансы?..
Деревушка стояла на берегу небольшой извилистой речушки Сыти. Десятка три деревянных изб были разбросаны на холме. Перед каждым домом фруктовый сад, а за хлевами простираются огороды. Вдоль всей широкой улицы голые липы, тополя, березы. На коньках изб и на деревьях разнокалиберные скворечники, сделанные из дуплистых пней, сколоченные из досок. Летние птичьи квартиры пустовали. Откуда-то выпорхнула стайка снегирей и опустилась на дорогу. Красными раскаленными угольками замерцали они на белом снегу. Из труб домов вертикально метров на пять поднимался сизый дым, а затем, очевидно попадая в воздушный поток, завихрялся и расползался. Ветер относил его к речке. И не поймешь, то ли это дым стлался над замерзшей Сытью, то ли паром курились на морозе проруби.
На берегу реки стояли восемь готовых и шесть еще не собранных панельных домов. Все они были одноэтажные, четырехквартирные, похожие один на другой, как близнецы. Пока мы ходили по строительной площадке, разговаривали с рабочими, заходили внутрь помещений, осматривали жилые комнаты, кухни, ничего особенного не заметили, а на обратном пути, когда мы поднялись на холм, хитрый Любомудров попросил Васина остановиться якобы по своим неотложным делам, а потом не без умысла позвал нас полюбоваться окрестностями. Все мы выбрались из машины. С этого белого холма открывался прекрасный вид на раскинувшуюся перед нами деревню, извилистую замерзшую речку, наше строительство. И отсюда железобетонные коробки показались жалкими и нелепыми. Они выглядели инородными телами рядом с речкой и обжитой деревней и навевали тоску. У деревни был свой стиль, порядок, настроение. А наши дома — типичные унылые бараки, в которых спокойно могли разместиться производственные мастерские или птицеферма. Белый берег реки, и на одной прямой линии восемь одинаковых домов-близнецов. Серых и безжизненных. Совершенно лишних на этом живописном фоне. И такое ощущение возникало не оттого, что дома были нежилые и сейчас зима, — они так же неприкаянно будут выглядеть и весной, и летом, и осенью. И зеленые насаждения не спасут эту серую унылость… И как безмолвный укор нашему строительству — старая деревня на холме. Здесь ни один дом не похож на другой. У каждого свои неповторимые линии, своя особенная стать. Вот один, как курица-наседка, распахнул свои крылья — крышу, поддерживая по бокам две застекленные крашеные веранды, другой, наоборот, вытянулся вверх, поблескивая окнами ваерхней надстройки, третий, приземистый и кряжистый, подобрался как бы для прыжка. Шесть окон с резными наличниками весело глядят на дорогу, четвертый, легкий, изящный, как часовня. Только вместо креста к коньку крыши прибита длинная жердь с тремя скворечниками один над другим. Перед каждым домом палисадник из тонких жердин, по которым ребятишки любят на бегу проводить палкой, и тогда забор поет, как ксилофон. Перед изгородью скамейка. Летом хорошо посидеть на ней в кружевной тени огромной березы или тополя и послушать, как гудят над головой майские жуки, позванивают колокольчики возвращающегося с поля стада, звучно хлопает кнут пастуха, а с речки доносятся смачные удары тяжелых вальков по мокрому белью…