Приходи в воскресенье

Козлов Вильям Федорович

Любомудров молча смотрел вперед.

— В наше время что так редко.

— Что редко? — спросил он, будто бы не слышал, что я до этого говорил.

— Приятно, говорю, видеть счастливую семью, — сказал я.

— А с чего вы взяли, что они счастливы?

— Видно же.

— Не все то золото, что блестит, — огорошил меня Ростислав Николаевич.

— Я думал, вы друзья, — после неловкой паузы сказал я.

— Тем более друзьям не пристало притворяться, — мрачно заметил он.

Получалось, будто я выпытываю у него подробности семейной жизни Архиповых, поэтому я решил переменить тему разговора.

— Если вы не возражаете, мы потом заедем на нашу рыболовную базу? По-моему, с этого шоссе где-то должен быть поворот.

Но Любомудров, казалось,

меня не слышал. Подняв пушистый воротник, — я прибавил скорость, и в кабину стало задувать, — так что видны были только его усталые глаза и темная прядь на лбу, Ростислав Николаевич мрачно продекламировал из монолога Гамлета:

Жизнь — это только тень, комедиант,

Паясничавший полчаса ма сцене

И тут же позабытый; это повесть,

Которую пересказал дурак:

В ней много слов и страсти, нет лишь смысла…

Он повернулся ко мне:

— Вам не кажется, что Шекспир попал в самую точку?

— Вы слишком уж мрачно смотрите на жизнь, — сказал я.

— Не я — Шекспир, — улыбнулся он. — А как вам нравится это?

Вот так, подобно призракам без плоти,

Когда-нибудь растают, словно дым,

И тучами увенчанные горы,

И горделивые дворцы и храмы,

И даже весь — о да, весь шар земной.

— Вы любите Шекспира? — спросил я.

— Я люблю умную поэзию, а Шекспир пока не превзойден никем.

— Эти стихи сегодня созвучны и моему настроению, — сказал я. — Иначе с какой бы стати я удрал с работы да еще и вас прихватил? И все-таки жизнь прекрасна. Я имею в виду всю нашу землю, это голубое небо, солнце, снег, облака, рощи, реки… Смену времен года. Наверное, инопланетянам понравилась бы наша земля. Миллиарды лет трудилась природа, чтобы создать все, что вокруг нас. И это не может не поразить звездных пришельцев. Любое животное, птица или насекомое — удивительно совершенны! Сколько природой затрачено материала на создание каждого вида. Мы поражаемся новинкам науки и техники, любуемся механизмами, а какая-то крохотная букашки н тысячу раз совершеннее самого сложного механизма… Мне все в природе дорого. Наверное, поэтому я не терплю охотников, которые превращают все живое — истинное произведение природного искусства — в прах… Это я отвлекся. Я хотел сказать, что жизнь удивительна и прекрасна вообще, а для кого-то в частности и самый чудесный день хуже темной ночи, а кому-то и в осеннюю слякоть счастливо. Кто-то мается, не находит себе места а роскошном дверце, а кому-то в тайге, в лесной сторожке, весело и жизнерадостно. Наверно, наше счастье, хорошее настроение — внутри нас самих. Какой-то философ сказал, что неожиданное случается в жизни чаще, чем ожидаемое, И еще вспомните Сократа: «Нужно есть, чтобы жить, а не жить, чтобы есть».

— Вы оптимист, — улыбнулся Ростислав Николаевич.

Замедлив ход, я свернул на проселок. И сразу «газик» обступили могучие сосны. Они были пятнистыми, как маскировочный брезент. Это насквозь пронизывающее зимний бор яркое солнце разбросало свои цветные блики. Отъехав с километр от шоссе, я прижался к обочине и выключил мотор.

И сразу стало тихо. Так тихо, что слышно было, как осыпался с высоченных сосен снег. Откуда-то сверху демоном налетал в гущу бора порывистый ветер и начинал прыгать с ветки на ветку; завихряясь и кружась, голубоватая снежная пыль искрящимся водопадом обрушивалась вниз, а у самых синеватых сугробов неожиданно широким рассеянным хвостом снова взметывалась вверх, но не высоко: едва достигнув нижних ветвей, легкая снежная крупа, будто обессилев, медленно просыпалась на слежавшийся снег. Вокруг каждого дерева множество маленьких белых кратеров: это следы упавших с ветвей снежных комков. Там, где поработал дятел, скопились сучки, сухая хвоя, коричневая пыль.

Проваливаясь по колена в сугробах, мы шагаем с Ростиславом Николаевичем в глубь бора. Я в ботинках на меху, он — в высоких сапогах на «молнии», заправленных в брюки. Ему легче: снег не попадает в сапоги, а я уже ощущаю холодное жжение. Ничего не поделаешь, приходится идти по целине. В бору тропинок и дорожек нет.

Зато изредка встречаются цепочки звериных следов. Я не разбираюсь в следах, а спрашивать у Любомудрова — раз он следопыт, фотографирует диких животных, должен и в следах разбираться, — не хочется. Иди, вдыхай полной грудью чистейший морозный воздух со смолистым запахом хвои, наступай ботинками на солнечные пятна, упавшие с неба в снег, обходи голубоватые с глубокими тенями маленькие овраги с засыпанными до самых верхушек молодыми елками и наметенные метелью высокие сугробы, да смотри во все глаза… Здесь самая настоящая зима. Будь бы покрепче мороз, можно было бы услышать протяжное потрескивание деревьев. Но больших морозов больше из будет, да и зима в сосновом бору уж не долго продержится. Ветер сметет снег с ветвей, развеет по лесу, солнце осадит сугробы, и подо льдом зажурчат первые ручейки. А потом и снег, желтея и съеживаясь, начнет таять. Лишь под огромными елями, что спустили свои колючие лапы до самой земли, еще долго будут лежать под осыпавшейся хвоей ошметки снега, да в глухих оврагах, заросших ольхой и орешником, где и летом-то сыро и промозгло, снег продержится до середины мая. В апреле заголубеют в бору нежные подснежники. Шильцами проклюнутся они на буграх, на полянках рядом с еще не растаявшими снежными островками.

Я рад, что попал в зимнее царство соснового бора, а вот в мыслях уже весна. Хотя еще тихо, мертво. Даже дятла не слышно. Не мелькнет средь ветвей рыжая белка, не пролетит над головой гордый отшельник черный ворон. И даже сороки куда-то запропастились. Вокруг нас сосны и ели. Стройные, высокие — настоящая корабельная роща. На прогалинках, опушках, полянках примолкли в сугробах маленькие елки. Некоторые из них совсем спрятались под снегом, лишь розоватые с редкими зелеными иголками маковки торчат. Ветер гуляет вверху и швыряет в нас горсти снежной крупы. Ветер слабый, и ему не под силу сбросить с ветвей налипшие на них крупные комки снега.

Ростислав Николаевич идет впереди, прокладывает путь, а я за ним. Если вот так идти прямо через весь бор, то придешь на озеро Большой Иван. Когда-то давно я рыбачил там с машинистом Рудиком.

— Ростислав Николаевич, — неожиданно говорю я. — Мне нравятся ваши дома. Была бы такая возможность, хоть завтра начал выпускать для них детали.

Любомудров долго молчит. «Шурх-шурх-шур!» — продавливают его сапоги на толстой подметке слежавшийся наст. Я ступаю за ним след в след. Мои ботинки издают совсем другой звук: что-то вроде мышиного писка. На шапке и мохнатом воротнике его полушубка сверкают снежинки.

— Я знаю, — не оборачиваясь, роняет он.

— А что, если рискнем? — говорю я. — Не останавливая конвейера, сварим новые формы, подготовим арматуру и запустим в отливку на последней поточной линии?

— Рискуете-то вы. — Ростислав Николаевич остановился и повернулся ко мне. Лицо у него непроницаемое, но в глазах зажегся веселый огонек. Сняв перчатку, он достал из кармана платок и вытер заиндевевшие усы. Увидев рядом с исполинской сосной пень, я подошел к нему, смахнул перчаткой снежную шапку, уселся и вытряхнул снег из ботинок. Любомудров устроился на другом пне, метрах в пяти от меня.

Сидя на пнях в безмолвном сосновом бору, мы продолжили нашу беседу. И кто знает, не заведи я этот разговор в лесу, где каждое сказанное слово звучало значительно и весомо, может быть, наш разговор и остался бы просто разговором.

— В конце концов нам дали большой заказ на жилые дома новой конструкции, и мы не вправе от него отказаться… Я с асиным толковал, он обещал достать железных балок для форм, хотя бы на первое время. Думаю, что не откажет мне и директор литейного завода… Меня вот что смущает: на наш счет переведены миллионы рублей от совхозов, колхозов, различных организаций, которым мы будем поставлять и уже поставляем свою продукцию. Новые детали мы не можем им выдавать, как вы понимаете, у них утвержденные проекты, многие строительные бригады уже собирают из наших блоков и панелей типовые дома, эти самые коробки, которые нам с вами так не по душе…