Приходи в воскресенье
Шрифт:
— Ты что, меня разыгрываешь? — сердится Николай. — Затеял всю эту перестройку, ему дали по шапке, а он и успокоился, как говорится — руки умыл… А что о тебе подумают люди, которых ты с толку сбил, которые поверили в тебя? Думаешь, все до одного от тебя отвернулись? В горком приходят, письма пишут в партийную комиссию, что тебе незаслуженно вынесли строгое взыскание и сняли с работы… Тропинин ездил в обком… Плохо ты думаешь, Максим, о людях, с которыми бок о бок работал!
Этого я не знал. Юлька, правда, говорила, мол, многие на заводе жалеют, что меня уволили… Я на это как-то внимания не обратил. Когда человек уходит с высокого поста, а его место занимает другой, всегда
— Подай мне мешочек со специями, — попросил я.
Николай непонимающе посмотрел на меня и, схватив брезентовый мешочек, в котором я держал перец-горошек, лавровый лист, соль, с сердцем запустил в меня. Я ловко поймал и заправил перцем и лавровым листом уху. В котле громко булькало, в янтарной юшке мелькали красные окуневые плавники, рыбьи головы, черные горошины перца. Распространялся душистый аппетитный запах. Разбросав сучья, я добился ровного небольшого огня. Теперь пусть уха потомится минут двадцать, только после этого, остудив, ее можно есть.
— Я никогда никому не жаловался, — сказал я, постукивая деревянной ложкой по ладони. — Не умею и не люблю. Я верю в высшую справедливость, и рано или поздно она восторжествует…
— Рано или поздно! — перебил Николай. — Смотри, не было бы поздно!
— Все сейчас сложилось против меня, — спокойно продолжал я. — Срыв государственного задания, превышение полномочий, незаконное расходование средств, смерть Васи Конева, донос Аршинова… Одно наслоилось на другое. Куприянов так обрадовался, что есть все основания снять меня с работы, что подобрел и не исключил из партии, а мог бы…
Костер выстрелил в Николая раскаленным угольком. Проворно вскочив на ноги, Бутафоров, как дикарь, заплясал вокруг костра, потирая ужаленную ногу.
— Еще прыгаешь, как молодой, — заметил я. — Правда, когда прижжет…
— В августе к нам приезжает секретарь обкома, — усаживаясь на сей раз подальше от огня, сказал Николай. — Я думаю, он захочет с тобой поговорить.
С первым секретарем обкома партии я встречался несколько раз. Как-то зимой он приезжал на завод, я его поводил по цехам, показал готовую продукцию, потом мы несколько раз встречались на активах и совещаниях. Секретарь обкома произвел на меня самое хорошее впечатление. Невысокий, худощавый, с густыми черными, тронутыми сединой волосами и живыми глазами, он всегда был спокоен и внимателен ко всем без исключения. Иногда на смуглом моложавом лице его появлялась мягкая улыбка, он никогда не повышал голоса, умел слушать людей, не перебивая их нетерпеливыми начальственными репликами, что обычно делал Куприянов… И только сейчас мне пришла в голову мысль, что, пожалуй, зря я перед началом всей этой перестройки не поехал в областной центр и не посоветовался с секретарем обкома. Кто знает, может быть, все тогда сложилось бы по-другому…
— В понедельник выхожу на работу, — сказал я.
— Я ведь тебя не гоню, — смутился мой друг. — Думал, гордыня тебя заела… Этакого мученика в изгнании корчить из себя.
— Спасибо, старик, ты обо мне высокого мнения, — усмехнулся я.
Помолчав, Николай прикурил от тлеющего сучка папиросу, сказал:
— А я уж решил, что ты собрался за тридевять земель.
— Не простил бы ты мне такого?
— Не простил бы, — прямо посмотрел он мне в глаза. — Не люблю трусов.
Я поддел ложкой юшки из котелка и, подув, попробовал. Уха была почти готова, но мне показалось, что соли маловато. Я предложил отведать Николаю. Перегнувшись через вяло дымящийся костер, он зачерпнул ложкой варево, подул на него и, блаженно прищурив глаза, отхлебнул. На животе его собрались толстые складки, широкая, но уже дряблая грудь немного отвисала. Николай старше меня на четыре года. Правда, он всегда выглядел старше своих лет и никогда не занимался спортом, но от одной мысли, что и я рано или поздно буду таким, стало горько… Я намного старше Юльки. Нужен ли я ей буду лет через десять, когда стану вот таким?.. Стоит ли думать о том, что с нами будет через десять — двадцать лет? В любви нечего арифметикой заниматься! И потом, женщины всегда быстрее стареют, чем мужчины.
— Надо добавить, — сказал Николай.
— Чего? — переспросил я, занятый своими мыслями.
— Соли, — усмехнулся Николай, вытирая ложку кружевным листом папоротника.
Уху я умел варить и на этот раз не ударил в грязь лицом перед другом. Юшка получилась наваристой, крепкой, особенно после того, как я добавил пол-ложки молотого перцу. Разварившихся окуней мы выудили ложками из котла и выложили остывать на листья папоротника. Когда уха немного остыла, Николай достал из своего мешка солдатскую флягу и два пластмассовых стаканчика. Аккуратно налил в них водки. Я достал из мешка пару головок свежего лука с пожухлыми стрелками. Мы приготовили закуску — крупную серую соль, рассыпанную на брезентовом мешке, и две очищенные блестящие головки молодого лука, чокнулись и… Я думал, обойдемся без тоста, но Николай, улыбнувшись, коротко сказал:
— За удачу. За твою удачу, Максим!
Мы хлебали из котелка красивыми деревянными ложками душистую уху и слушали развеселившихся птиц. Пахло влажной хвоей, смолой, вереском, пробудившейся грибницей. Иногда вместе с порывом ветра из леса долетал до нас запах скошенной травы и полевых цветов. Над водой низко носились ласточки. В лодку плескалась ленивая волна, над прибрежным кустарником взмывали пискливые озерные чайки и вновь исчезали. Костер подернулся пеплом, в нем красновато светились угли, над ухом обманчиво-миролюбиво зазудел первый комар.
Николай, как и я, наслаждался этой благодатной тишиной: только что его лицо было спокойным и умиротворенным — и вдруг стало другим: постаревшим и несчастным. Это выражение несколько раз появлялось на его лице, когда мы рыбачили, но я слишком был поглощен своими заботами, хотя и стоило бы обратить внимание. Какой-то помятый, будто невыспавшийся, приехал он ко мне. Николай всегда умел глубоко прятать свои чувства и переживания, и, даже хорошо зная его, трудно догадаться, что у него на душе. Значит, действительно произошло что-то серьезное.
Он перехватил мой внимательный взгляд, встряхнул головой, будто очнувшись от короткого неприятного сна, и улыбнулся. Улыбка получилась виноватой и грустной.
— Не хочешь, можешь не рассказывать, — сказал я.
— Если не тебе, то кому же!
— Куприянов взял за горло? — спросил я.
Николай покачал головой, дескать, если бы только это.., Я молча ждал. Он прикурил от уголька, растер его в пальцах и сдул. Прямо взглянув на меня, огорошил:
— У Маши родился мертвый ребенок.
Это было несчастьем их семьи. Оба болезненно любили детей, и вот бог не дал им их. Николай и Маша прожили вместе семнадцать лет. Если я и встречал в своей жизни любящую пару, то это были они. Редко кто так хорошо жил, как Николай и Маша. В их доме никогда не было скандалов, ссор. До последнего времени у них сохранилась юношеская влюбленность друг в друга. За это время они несколько раз ждали ребенка, и всякий раз — неудача. Маша лечилась у лучших специалистов, ездила на курорты — и все напрасно. Этот ребенок был их последней надеждой. И возраст, и бесконечное лечение, и переживания… И вот теперь конец даже надеждам.