Приходи в воскресенье
Шрифт:
Я пересек пустынную площадь и направился к небольшому оштукатуренному дому, где помещался краеведческий музей. Я уже давно собирался побывать там и не спеша обойти все залы. И потом, мне очень захотелось увидеть Ягодкина. Несколько раз я вспоминал о нем и хотел забежать хоть на минутку, да все не получалось, как это обычно бывает: то одно, то другое…
В музее, как я и ожидал, было пусто. Местные жители почему-то в родной музей не ходят, а туристы пока редко наведывались в Великие Луки, хотя не каждый город может похвастаться таким славным героическим прошлым.
С час я бродил по музею, знакомясь с достопримечательностями
Почти бегом я направился в кабинет Германа Ивановича. Когда же это он успел?
Сразу я к Ягодкину не зашел: не хотелось отвлекать старика от работы. Он наверняка отправился бы меня сопровождать по музею, а мне хотелось побродить по залам одному.
Германа Ивановича в кабинете не было. Вместо него сидел за столом с лупой в руке, углубившись в старую рукопись, молодой широколицый человек в очках. Рыжие нестриженые волосы топорщились на затылке. Отчеркнув ногтем страницу, он вопросительно уставился на меня.
— Я к Ягодкину, — сказал я, испытывая какое-то смутное беспокойство.
Молодой человек снял очки и принялся меня с любопытством разглядывать. Глаза у него светлые и неглупые.
— Вы случайно не родственник ему? — спросил он.
— Знакомый.
— Странно… — пробормотал молодой человек, продолжая меня изучать живыми близорукими глазами. От очков у него на переносице осталась красная полоска. — Странно, что вы его ищете здесь…
— А где же я его должен искать? — теряя терпение, спросил я.
— На Казанском кладбище, — невозмутимо сообщил молодой человек и снова нацепил очки. — Направо у каменной стены. В будущем году на его могиле будет установлен мраморный памятник, уже есть решение горсовета…
Я прислонился к стене. В кабинете все переменилось: на полках пронумерованные папки, письменный стол не захламлен, нигде не видно экспонатов, если не считать двух заспиртованных ящериц в стеклянных колбах и чучела совы на шкафу красного дерева.
— …он работал над монографией «История нашего города», — как сквозь вату доносился до меня ровный голос молодого человека. — Должен вам сказать — это весьма любопытная работа. Не имея специального образования, Герман Иванович оказался на высоте. Совершенно иной подход к известным историческим фактам… Мы постараемся ее издать. Так и умер за этим письменным столом. Инфаркт. Болезнь века. Могу вас лишь одним утешить: смерть его была легкой, так и похоронили с улыбкой. Я мало знал Ягодкина: я недавно сюда приехал, — но все сотрудники его любили. Да что сотрудники! Хоронил весь город… А вы, судя по всему, приезжий?
— Когда он умер? — спросил я.
Молодой человек сказал. Так и есть, я и это время жил на турбазе в Сенчитском бору. И даже газет не читал. Умер замечательный человек, а я и не знал.
Молодой человек в очках еще что-то говорил, но я уже его не слышал. Почувствовав огромную усталость, вышел из музея и, спустившись к Ловати, присел на гладкий серый валун. Обмелевшая летом река снова ожила после дождей. Желтые кустики речной травы, выросшие на отмели, почти полностью скрылись под водой. У берегов образовались островки из опавших листьев. Ветер будоражил мутноватую воду, пытался бороться с течением, вздыбливая посередине волны, но, не сладив, отступал, сорвав с гребней ноздреватые клочки пены.
Только
Я по берегу Ловати побрел к кладбищу. Напротив Дятлинки нарвал поздних осенних цветов на длинных стеблях и принес их на могилу Германа Ивановича Ягодкина. Могила была свежая, вокруг навалены завядшие венки с черными лентами, на которых друзья и различные организации выразили свои добрые чувства к этому человеку. Гигантские клены, липы и сосны шумели над головой. Шестидесяти восьми лет от роду скончался Герман Иванович Ягодкин.
На Казанском кладбище давно уже никого не хоронили, но Германа Ивановича, как почетного гражданина города Великие Луки, похоронили здесь, у каменной монастырской стены, которая еще помнит нашествие Стефана Батория. Из-за деревьев белеет гораздо позднее построенная церковь с двумя зелеными куполами. На солнце ярко сверкают позолоченные кресты.
10
Бывает такое настроение, когда человеку осточертеет все на свете. Взял бы вскочил на первый попавшийся поезд и уехал куда глаза глядят… Мне надоело вечно ждать Юльку, все еще не решился вопрос о моем назначении, хотя из горкома позвонили и попросили пока никуда не уезжать из города, надоело сидеть в конторе колхоза «Рассвет» и составлять документацию на новый поселок, который неизвестно когда будет построен. Ждать, ждать, ждать… Мне надоело ждать у моря погоды. Надоело бессонной ночью ждать, когда наступит хмурое осеннее утро.
Как-то вечером я набрал номер телефона начальника треста «Севзаптрансжелдорстрой» и снова предложил ему свои услуги. Мой дорогой бывший шеф, ни минуты не раздумывая, сказал, что рад снова принять меня в свои отеческие объятия. Должность прежняя, квартирой со временем обеспечат, а пока поживу в общежитии. И посоветовал, не мешкая, собирать свои манатки и приезжать в Ленинград.
Это меня подбодрило, и я позвонил Бутафорову. Услышав, что я собираюсь уезжать из Великих Лук, Николай вспылил и обозвал меня тряпкой и предателем. Таких трудов стоило восстановить меня на работе (пока еще никто меня не восстановил!), а я дезертирую!.. В общем, мы с ним крепко поругались и оба в раздражении бросили трубки. Я энергично стал готовиться к отъезду. На первое время я решил взять с собой самое необходимое, а потом, когда устроюсь в Ленинграде, вернусь сюда и сдам квартиру, а вещи отправлю контейнером.
Главное, принять какое-нибудь решение, покончить с этой проклятой неопределенностью! Бегом из этого города! Не было и, видно, не будет мне счастья в Великих Луках!
В разгар моих лихорадочных сборов раздался настойчивый звонок в дверь. Я открыл: на пороге стояла Юлька. И была она сегодня на удивление нарядная, в шерстяном с разноцветными полосами платье, светлом, расстегнутом на все пуговицы плаще. На волосах и ресницах блестели мелкие капельки. Косынок и шапочек Юлька не носила.
— Здравствуй, дорогой, — улыбнулась она. — Не ждал?