Приходит ночь
Шрифт:
— Брин…
Неожиданно его рука обхватила ее, сжимая так сильно, что жар его тела обжег ее, а биение его сердца громом отозвалось в ушах. Бронзовые пальцы крепко держали ее подбородок, а его губы приближались к ее губам, твердые, как все его тело, повелевающие, но не грубой силой, а нежностью. Соприкосновение было подобно удару молнии. Как тепло солнца. Такое чувственное, что у нее закружилась голова — будто ее тело взлетело над землей. Его язык прошелся по ее губам, осторожно их изучая, раскрыл их, прошелся по ним изнутри, глубже, глубже, нежно, но внимательно исследуя, наполняя Брин неудержимым, страстным желанием… Как бы намекая на наполнение иного рода, его бедра прижимались к ее, соприкасаясь так тесно, самым бесстыдным образом сообщая ее телу о силе его желания.
— Нет!
Он не стал препятствовать ей, когда она вырвалась от него. Если б он хотел это сделать, то легко удержал бы ее. Она очень хорошо осознавала, как он силен.
— Пожалуйста! — прошептана она, увидев, как сощурились от разочарования его глаза.
Возбуждение нахлынуло на нее снова. Он ведь понимал, что с ней происходит. Знал, что никогда она не чувствовала к нему антипатии, что она сама хочет его. Ей надо было сказать что-то, что остановило бы его до того, как она совершит самую большую ошибку в ее жизни.
— Черт возьми! — выкрикнула она. — Или вы не способны поверить, что кто-то действительно не нуждается в… знаках вашего внимания? Слушайте меня внимательно — я не хочу связывать себя какими-то отношениями. Мне не нравятся рок-звезды — как и всякие другие звезды. Мне не нравится ваш тип мужчин. Пожалуйста! Я… вы действуете мне на нервы. Я прошу вас покинуть мой дом.
Она ожидала вспышки злости, даже невольно отступила. Но его презрительный взгляд был хуже всего того, что она могла бы ожидать.
— Расслабьтесь, мисс Келлер. Я не из тех, кто насилует женщин, и не из тех, кто их бьет. Мне просто жаль, что вы считаете нужным так лгать. И прятаться в доме со стеклянными стенами. Спокойной ночи.
У Брин дрожали губы, на глаза наворачивались слезы. Что она творит? Он может запросто уволить ее, а она бы предпочла, чтобы он ударил ее, нежели уволил. Господи, что она наделала!
Брин посмотрела ему вслед, на его широкие плечи и гордую осанку, на то, с каким спокойным достоинством он себя ведет. Ей вдруг сделалось стыдно.
— Ли… телефон, — выдохнула она поспешно, — телефон… вы хотели позвонить Мику или Перри.
— Благодарю, я найду автомат. Мне сейчас будет очень кстати пешая прогулка по свежему вечернему воздуху.
— Ли, вы не понимаете…
Он остановился у самой двери и повернулся к ней с мрачной усмешкой на губах.
— Не надо слов, Брин. И не смотрите так затравленно. Я никогда не увольнял своих служащих по личным причинам. Вы все еще у меня работаете. Барбара позвонит вам в конце недели. Снимки будем делать в понедельник. Репетиция в Фултон-Плейс, как обычно, в девять ноль-ноль. Обязательно возьмите с собой нашу аппаратуру, потому что сразу после репетиции мы едем в загородный клуб «Тимберлейн», чтобы сделать там несколько снимков группы.
Брин смотрела на него, чувствуя, как краска заливает ее лицо. «Извините…»
Слова застряли у нее в горле, она хотела сказать ему, что не имела в виду чего-то низкого. Она только хотела объяснить, что слишком страдает от любой зависимости, что не может поверить, что какой-то мужчина сможет полюбить женщину с тремя маленькими детьми.
Ей ужасно хотелось поскорее избавиться от него. Но сейчас, прямо сейчас, в этот момент ей хотелось только одного, — объяснить, но слова, с помощью которых она могла это сделать, отказались прийти ей на помощь. И теперь все было безнадежно потеряно.
Дверь тихо отворилась.
И так же тихо закрылась за ним.
Глава 4
Ли долго не мог заснуть. А во время коротких минут полузабытья, когда он осознавал, что его беспокойный сон перемежается сновидениями, он мысленно убеждал себя, что для данного положения вещей это, пожалуй, нормально. Слова Брин Келлер слетали с губ Виктории, и чувство бессилия, которое накатывало на него в то время, возвращалось с новой, болезненной силой.
Иногда, когда он прикрывал глаза, мир снов забирал его к себе. Далеко в свои глубины. Жизнь в Южной Дакоте была необыкновенно легкой. У половины населения их маленького городка в жилах текла индейская кровь. И тогда ему очень нравилось быть черноногим. Нравились дни, проведенные с дедушкой. Спокойные, замечательные дни. Дни, когда он с упоением учился выслеживать оленя, наблюдать за полетом ястреба и двигаться в ночи как единое с ней целое.
Но потом ему пришлось уехать в Нью-Йорк. А там его ждали насмешки уличных мальчишек. И драки с ними.
И мягкий голос его матери.
— Тебе следует научиться отвечать улыбкой на насмешки, сынок, потому что они только проверяют тебя. А храбрость не всегда в насилии, Ли, но в том, чтобы достойно противостоять ему. Не стоит обзываться в ответ. Ты на какую-то часть индеец из племени черноногих. И еще американец немецкого происхождения. Гордись этим вдвойне. Ты совсем юный, Ли. Но знай, что твой отец и твой дедушка — самые лучшие из людей, живущих на земле…
А потом он начал играть на барабанах. И заниматься спортом. Эти занятия успокоили его неугомонную душу, он нашел покой и узнал цену тому, к чему стремился.
Они перепробовали много жанров, пока сформировалась их группа. Преподаватели, высокомерно не принимавшие новую музыку, говорили ему, что он переводит свой Богом данный талант на «грохот».
Служба в армии и военные действия на Среднем Востоке затормозили его продвижение, но когда он вернулся, именно его отец исподволь наставил его на путь истинный.
— Каждый человек идет своим путем — следует своему предназначению и сам отвечает за свой выбор. Ты сам знаешь, куда хочет лететь твое сердце, — так дай же ему расправить крылья.