Прииск в тайге
Шрифт:
Принесли чай. Александр Васильевич взял стакан и, грея об него озябшие пальцы, стал пить и рассказывать о делах на прииске Новом. Земцов слушал не перебивая. Время от времени он делал пометки в большом блокноте. Когда Майский кончил, Петр Васильевич сказал:
— Ну, вот что, директор, многого вам сейчас дать не можем, потому что взять негде. Вы у нас не один, другим тоже надо. Рады бы всем помочь, да не получается. Специалистов, сами знаете, не хватает. Воспитывайте их у себя, учите. На коммунистов опирайтесь, на комсомольцев, молодежь учите, ей жить дальше… Часть оборудования и материалов получите, остальное изыскивайте на месте. С продовольствием тоже плохо. Надо организовать заготовку рыбы, дичи, ягод, грибов, сена. Тайга богата, умейте пользоваться ее дарами, но разумно, с расчетом, как хорошие хозяева. Женсовет у вас есть? Нет? Плохо. Проведите с женщинами собрание, изберите активисток в женсовет, и он вам во многом поможет. Женщины, это, брат, сила, — улыбнулся Земцов. — Большая сила. А теперь пойдемте к Громову — он работает вместо Иноземцева, с ним и решим остальные вопросы.
Комиссар встал, одернул много раз стиранную гимнастерку, расправил большими пальцами складки под ремнем.
— На прииск Новый я поеду вместе с вами. Надо же выполнять обещание.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Вечерело. Плетнев сидел на крылечке, попыхивая трубкой и отгоняя дымом бессовестных комаров. Он только вчера приехал из разведочного отряда Виноградова, чтобы передать Майскому первые данные о сделанной работе и взять на прииске кое-что из продуктов и снаряжения. Директора на прииске не оказалось: он уехал в Златогорск, и ждали его дня через два-три.
Охотник слушал, как шумят в тайге деревья, как перекликаются потревоженные кем-то птицы. Вдруг скрипнула калитка. Сгорбленный человек с посошком в руке шагнул во двор. Вьюга бросилась навстречу, но с полдороги вернулась и улеглась на прежнем месте.
— Вот где ты проживаешь, племянничек дорогой, — заговорил поздний гость, подходя ближе. — Далеконько забрался, далеконько. Не вдруг и сыщешь.
Никита посмотрел на странника. В сгорбленном тощем старике с котомкой за спиной, одетом в какой-то серый балахон, туго затянутый опояской, едва узнал родного дядю.
— Степан Дорофеич! — вскрикнул удивленно и радостно и проворно шагнул навстречу. Они обнялись, трижды поцеловались и долго стояли, положив друг другу руки на плечи, оба взволнованные.
— Веди в избу, Никитушка, — сказал Ваганов, смахивая слезинки с красных подслеповатых глаз. — Там и поговорим.
— Пойдем, Степан Дорофеич, пойдем.
Пока таежник раздувал угли в печи и собирал ужин, дядя, сбросив котомку и балахон, ходил по комнате, засунув руки в карманы широченных штанов, рассматривал скромное убранство комнаты, занимаемой двумя хозяевами прииска, качал головой.
— Вот как живут люди, — остановился, прищурил глаза. — Уж не в святые ли метишь, Никитушка?
— Полно, Степан Дорофеич. Разве святые такие бывают.
— Они всякие бывают. Ты-то, может, среди них не на последнее место бы вышел. — Степан Дорофеевич сел на лавку, расстегнул ворот давно не стиранной ситцевой в горошек рубахи, почесал жилистую коричневую шею. — Знаешь, куда я путь держу? К сыну в Белогорск. Давно Семен-то зовет. Он теперь заводом управляет. Вот я и подумал: а чего на старости-то в одиночку жить? Или у меня детей нет? Семена-то самым непутевым считал, лаской не баловал, а он вот не оставил старика-отца: и письма шлет, и гостинцы, и к себе зовет. Семьей обзавелся, детишки народились — сразу двое. Внуки, значит, мои. Сноху-то, Степаниду, я и в глаза не видал. Семен предоволен женой: и ласковая-де, и, домовитая, и умная. А на внучат мне больно охота поглядеть. И назвали-то как: Гришка да Мишка… Вот и пошел к этим Гришке и Мишке… По пути к тебе надумал заглянуть. Не даешь ты мне покоя, Никитушка. И жизнь у тебя, прости на скором слове, вроде собачьей. — Ваганов замолчал, пожевал дряблыми губами. — Пойдем со мной. Никитушка.
— В Белогорск?
— Туда. Вдвоем веселее. Да и тебе Семен-то не чужой человек. В тягость ему не будешь. Есть у меня кое-что, на черный день приберег. Купим избенку и доживем по-стариковски сколько осталось… Что скажешь?
Охотник покачал головой.
— Не обижайся, Степан Дорофеич, а только в Белогорске мне делать нечего. Семен — твой сын. Тебя-то он приветит, а я ему довесок лишний. Сейчас ведь каждый кусок на счету.
— Перестань вздор молоть, Никита, — строго оборвал дядя, и глаза его гневно сверкнули. — Не хочешь нас за родню считать? Так и скажи, а не виляй хвостом, как лисица.
Плетнев не думал, что дядя обидится на отказ. Хотел оправдаться: не то, мол, я сказал, не так меня понял. Но Степан Дорофеевич оправданий слушать не стал, насупился и долго молчал. Потом отмяк. Вздохнул горько.
— Не я тебе судья, Никитушка. А только попомни мое слово: напрасно возгордился, напрасно от родственников отмахиваешься. Они тебе еще сгодятся. Вот гляжу я на тебя — сдал за зиму. Хворь какая — тьфу-тьфу — навалится или другая беда, и нет около близкого человека. Новые друзья-то до первой беды. У них свои заботы. Чем дальше, тем труднее жить будет. На кого надеешься? Охотой нынче не проживешь. На рухлядь спросу нет. Не послушал меня, выскочил со своим золотом, а взамен что взял? Шиш… Слыхал я стороной, на Новом прииске золото само из земли прет. По старым-то временам да ежели бы с умом дело повести, быть бы тебе миллионщиком. Эх, Никита, Никита!
— Перестань, Степан Дорофеич, — племянник мрачно смотрел на дядю. — Не маленький я, знал, что делал.
— То-то вот, не маленький. А поступаешь хуже младенца. Ну да ладно. Чай-то готов? — Ваганов пересел к столу, взял кружку. — Подожди, племянничек, у меня для встречи найдется кое-что получше вареной водицы.
Порылся в котомке, достал темного стекла бутылку, налил в кружки мутного самогона.
— Давай-ка, ради встречи.
— Я не буду, — все так же мрачно отказался таежник.
— Эт-то почему? Не дури. Ежели я правду в глаза сказал, не дуться надо, а благодарить. Ну, давай, давай.
Дядя и племянник чокнулись кружками, выпили.
— Пакость какая, — пробормотал Ваганов, скривив лицо. — А вот и эту пакость за большие деньги покупаю… Чего уж там, приобык я к зелью, в нем только и нахожу утешение. Ты меня за то не осуждай, Никита. Поживи с мое да перенеси то, что на мою долю выпало, тоже пить станешь… Давай еще по маленькой. Не хочешь? Ну так я себе налью.
Степан Дорофеевич плеснул в свою кружку, выпил и спрятал бутылку с остатками самогона в котомку. За чаем рассказывал зареченские новости и вдруг ни с того ни с сего спросил:
— Скажи-ка по совести, племянничек, знаешь, где еще золотишко в тайге есть? Не все же ты показал.
Плетнев посмотрел в глаза захмелевшему дяде.
— Нет, Степан Дорофеич, не знаю. Вот сейчас с новым инженером Виноградовым ходим, ищем. А зачем ты о золоте спрашиваешь? Сам же говорил, старательством нынче не прокормишься.