Приказ – погибнуть
Шрифт:
Последующие полтора года Виктор потратил на работу в колхозе, куда устроился после увольнения из сельпо, и в хождениях по инстанциям. Разное начальство встречало его тоже по-разному: одни приветливо и радушно, другие не пускали дальше приемной. Одни начальники обещали помочь и разобраться, другие, не скупясь на эпитеты, выпроваживали вон. Начальство было разное, но результат всегда был один и тот же, равен нулю.
Часть третья
1987 год
– Слушай, этот новенький не похож на сумасшедшего.
– Похож, еще как похож! У него идея фикс, помешался на кладах, ходил по кабинетам, требовал послать его за какими-то бриллиантами, так что таких придурков еще поискать, а если и не совсем вольтанутый, так что с того? Он всем надоел хуже горькой редьки. Говорят, до замминистра дошел, проходу не давал. В общем, говорю же: тю-тю. А так он вообще-то ничего, тихий, посидит малость и выпустят, если угомонится.
– Жаль парня.
– Жалей, не жалей, а пока не скажут выпустить, будет сидеть как миленький и думать о своем поведении, если только от нашего «лечения» не свихнется окончательно.
Маленький тощий человек с тонкими губами и вытянутым худым лицом, размахивая руками, о чем-то оживленно рассказывал. Его собеседник, грузный, крупный человек с одутловатым лицом, в сером, просторно пошитом костюме, глядел куда-то в сторону, почти не улавливая смысла сказанного. Вдруг в словах собеседника что-то заставило его насторожиться, и он, ничем не выдавая своей заинтересованности, весь обратился в слух.
– …Так вот я и говорю ему: хорошо, хорошо, молодой человек, бриллианты очень нужны стране, вы, мол, мне на карте покажите, где бой-то был. Я его к карте страны подвожу, а он посмотрел и говорит: «Здесь нет этого места».
– Как нет? – удивленно восклицаю я, едва сдерживаясь, чтобы не рассмеяться. – Тут весь Союз нарисован, а этого места нет.
Тут он посмотрел на меня так, будто это я идиот, а не он, и так доверительно говорит:
– Я же вам говорю, это было в Афганистане, да и карта нужна другого масштаба, разве в таком масштабе что-либо покажешь?
Я:
– Ах, в Афганистане? Ну, тогда пусть их афганское правительство и ищет.
А он:
– Да никто, кроме меня, про эти драгоценности не знает. Взводный знал, но он в том бою погиб.
А я, чтобы еще больше посмеяться, говорю:
– Так что же ты их раньше не забрал?
– Да не мог я. Сначала в госпитале валялся, сейчас вот повсюду бегаю, никто не верит.
Я-то его слушаю, а сам думаю: хоть одного сумасшедшего своими глазами погляжу. И опять спрашиваю:
– А сколько бриллиантов-то там было?
– Не знаю, очень много. А самых крупных девятнадцать, – говорит он и показывает мне на пальцах, значит. Вот смех-то! Девятнадцать бриллиантов, и все с грецкий орех, а то и больше! Ха-ха! Ну, ему-то, понятное дело, я ничего не говорю, думаю, пусть душу-то отведет. Долго он еще рассказывал, все доказать хотел, карту просил. Ну и я-то, понятное дело, под конец пообещал, мол, разберусь и сообщу. И черт меня дернул пообещать-то! Он мне каждую неделю звонить начал, осведомляться. Секретарше велел с ним не соединять. Так он ко мне на прием записался. Приказал не пропускать, так он меня у дома отловил. Я ему:
– Ничего не могу поделать.
А он заладил свое:
– Вы же обещали, вы же обещали… И ничем его не прошибешь. Еле отвязался.
Худощавый замолчал и промокнул платком выступивший от усердия пот. Затем пытливо взглянул на босса, пытаясь понять, понравилась ли тому его история или нет, но по лицу Прокофия Ивановича нельзя было определить ровным счетом ничего. И тому не осталось иного, как покорно ждать, когда генерал-лейтенант сам соблаговолит высказать свое мнение. Но тот лишь молча повернулся в кресле, с выражением жесточайшей скуки поправил запонку на рукаве и, выразительно зевнув, изрек:
– Как фамилия твоего кладоискателя-то?
– Помилуйте, Прокофий Иванович! Откуда мне знать-то?
– Но ведь он же к тебе на прием ходил?
– Ходить-то ходил, но ведь я его фамилию не спрашивал. Секретарша, конечно, знала…
– А как же она о нем докладывала, если без фамилии-то? – с сарказмом процедил Прокофий Иванович.
– Да просто, – хохотнул худой, – опять, мол, этот придурок приперся, ну я сразу и знал, что это он.
– А где он сейчас? – не унимался босс. – Что с ним сталось-то, не помер, чай?
– Думаете, в его россказнях что-то есть? – встрепенулся худой и с почтением уставился на начальника.
– Я ничего не думаю, Виктор Степанович, – резко одернул его Прокофий Иванович, – только времена нынче другие, не сталинские, человеком надо дорожить. Слышал, небось, о человеческом факторе? Сам, поди, с лекциями выступал, а человеком не дорожишь? Он к тебе на прием сколько раз приходил?! А ты даже фамилию не запомнил. На прием ходить перестал, а ты не обеспокоился: что с ним, где он, как он, может, заболел или еще что. Так что задумайся, сейчас и место за такое потерять можно. Человеческий фактор нынче ого-го!
Прокофий Иванович дернул головой, что означало у него высшую степень негодования. Широко открытым ртом Виктор Степанович шумно хватанул воздух и выдавил:
– Знаю, знаю, где он, побеспокоился, осведомился – лечится он, лечится!
– Упек! – внезапно сменив гнев на милость, почти ласково произнес Прокофий Иванович и шаловливо погрозил пальцем: – Ай-я-яй!
– Да ведь я же не со зла, – сбросив груз с души, разулыбался худой. – От всего сердца, можно сказать… Вижу, человек мается, вот и решил помочь, отправил подлечиться. Вы уж простите, если что не так.