Приказчик без головы
Шрифт:
– Ну и что? Да, я принимал участие в судьбе несчастного сироты. Хотел вырвать его из криминального мира. Но, видать, мир тот слишком заманчив!
– Ваше высокоблагородие! – заскрипел зубами Крутилин. Вот ведь изверг! – Мои люди роют землю, рано или поздно…
Мозжухин его оборвал:
– Пусть лучше Буваевым займутся. Какая дерзость – пошлины не платить!
– Ваше высокоблагородие…
– Я не закончил! Вы удивились, Крутилин, когда вместо обер-полицмейстера сюда прибыл я. Что ж, дам тому объяснение. Треплов после аудиенции с вами пребывал в смятении и смущении. Предложенная вами версия показалась ему невероятной, невозможной! Потому он поручил мне поприсутствовать, составить свое мнение и доложить.
– Саблю верните, – поманил городовых Челышков.
И тут случилось чудо.
Дверь в кабинет Лябзина распахнулась, в проеме появился Выговский:
– Нашел, Иван Дмитриевич! И лошадь, и «эгоистку»!
Но вслед за ним в кабинет вошла вовсе не кобыла, а щуплый цыган:
– Иван Дмитриевич! Такой час, а вы на службе!
– Здорово, Еремей! – широко улыбнулся Крутилин. – Опять краденым торгуешь?
– Что вы? Честно приобретенным! Продавец мамой клялся, что продулся в карты, потому столь дешево.
– А ну-ка осмотрись! Не здесь ли картежник?
– Так рядом с вами сидит!
– Саблю забрать! – крикнул Крутилин городовым – и очень вовремя. Еще секунда, и Челышков выдернул бы ее из ножен.
– Ну вот и все. Пора каяться, Климент! – выдохнул начальник сыскной полиции. – Пора начистоту!
– Чего каяться? У вас в акте все правильно написано. Фамилию только поменяйте: Телепнев на Челышков.
– И все же уточним детали… – Иван Дмитриевич сел. – Мотив убийства Павла Фокина?
Околоточный усмехнулся:
– Обычный – любовь. Любил я Мотю больше отца с матерью! – Климент Сильвестрович прикрыл глаза руками, всхлипнул пару раз, потом вытер лицо обшлагом, достал папироску, чиркнул спичкой, затянулся крепко и начал исповедь: – Лет семь назад сняла Матрена у Живолуповой квартиру, чтоб клиентов там принимать. Безо всякого желтого билета, разумеется. Государству платить никто не хочет, не только Осетров. А я по службе безобразие такое обязан пресекать. Или за мзду глаза прикрыть. Мотя мне очень понравилась, посему деньгами не брал, исключительно лаской. И такую страсть она во мне возжигала – ни одна барышня сравниться не могла. Вот мыслишка и закралась: не жениться ли? Что падшая она, не смущало, скорей наоборот. Ежели такой прожженной бабе Господь вдруг мужа пошлет, изменять ему она не станет. Ужо нагулялась! Вот и начал обхаживать. И мыслишку покончить с развратом, жизнь круто поменять, в ней заронил. Да только Пашка проклятущий дорожку перебежал. Где они только познакомились?
– А я Пашку за Ричардсом посылал, когда тот у Матрены ночевал, – объяснил Осетров.
– Получил я от ворот поворот. Ночами не спал, думал, как же заполучить Мотю. И придумал. Подкараулил Пашку на вокзале, когда он в деревню ехал, сказал, что с документами у него непорядок, предложил в участок прокатиться. Завел в сарай, оглушил топориком и отрубил башку, чтоб опознать не смогли, ежели всплыть приспичит. Когда же Мотя обеспокоилась, почему Пашка ее обратно не едет, письмишко состряпал, якобы от его имени.
– Сам писал? – Крутилин помахал листком, который Сашенька видела у Дондрыкиной.
– Я ж не дурак – человечка нанял. У Гостинки, в трактире, где спившиеся стряпчие собираются. Те за стакан хошь чего напишут. Стал опять к Матрене наведываться, умасливать. Мол, за предыдущий отказ не в обиде, а человек я в отличие от Пашки основательный, в сторону не вильну. Только Мотя опять отказала. Заявила, что мужа ищет, способного с торговлей помочь. Думаю, ладно, погоди! Через год-другой сама приползешь, никуда не денешься. Никто у тебя не появится, за этим я прослежу. А в торговле уж как-нибудь разберусь.
– А зачем тогда Осетрова с Буваевым свели? – спросил Дмитрий
– Злой был! Мотя как раз объявила, что за Пашку выходит. Потом, конечно, клял себя, да поздно было. А когда Сидор всплыл, решил я голову Калине подкинуть. Конкурента в Сибирь спровадить – разве не помощь?
– Не перескакивай! – приказал Крутилин. – Объясни-ка фокус: как связанный Сидор из трактира исчез?
– Правильно вы сказали: на крестинах я вычислил шантажиста. Сидор как раз на кухню отлучился за водкой, а Антип телеграммой от дяди стал хвастать. Про шантаж, получается, не знал. Осетров чуть в обморок не упал… Понял я, что не одного меня щиплют! Эх, жаль, в голову не пришло, что деньги обратно из Барнаула возвертаются. Глебку бы у почтамта в караул поставил или подкупил бы кого-нибудь. Ну а дальше вы знаете. Сидор с Калиной поскандалил, потом на Марусю полез. В общем, скрутил я гадину, вывел во двор. Руки ох и чесались, не пойму, как сдержался. А Сидор с ухмылочкой: «Знаешь, где ты у меня? Вот где!» – и кулак к моему носу поднес. Отвел я его в съезжий дом, запер в холодной. Нельзя было тогда убивать, все видели, как я его вывел.
На следующее утро сперва к Калине пошел. Тот похмельем маялся. Сам про шантаж рассказал. Спросил, что делать. Я велел уволить, а что в полицию может пойти, не пугаться. «Я и есть полиция» – так и сказал. Потом в съезжий дом направился, выпустил Сидора. Он, гнида, извиняться полез. Мол, в голову не бери, если лишнего наговорил, завсегда так после стакана. Я ему: «Брысь!», а сам следом за ним. Через час выскочил он от Осетрова, расстроенный, злой, и прямиком в трактир «Дедушка». На то я и рассчитывал. Двор мой к черному ходу трактира примыкает. Решил, что вечером, когда наберется Сидор хорошенечко, с помощью Глебки оттуда его выманю, огрею по башке – и в подвал. Получилось, правда, иначе – Сидор и в трактире драчку затеял, связали его, а Глебка, молодец, за полицией сбегать вызвался. Я сперва Сидора через черный ход выволок, а потом, вроде по вызову, в трактир явился. А скандалиста-то и след простыл! Вечером взял у Игната подводу, отвез в сарай, там и порешил. Жаль, веревку недосмотрел…
– Буваев знает про убийства? – удивился Крутилин.
– Откуда? Я у Игната в доле, прикрываю контрабанду от любопытства городовых. Потому всегда знаю, когда выгрузка. А когда выгрузки нет, на складе никого, твори что хочешь!
– Теперь про Дондрыкину! – велел Иван Дмитриевич.
– Явилась ночью пьяная, стала револьвером махать, кричать, что я Пашку убил. Попробовал отобрать оружие, бороться начали, а Мотя вдруг раз и стрельни. Прямо в сердце себе попала, – у Климента Сильвестровича на щеке опять появились слезы. – Подводу сей раз не брал, на ее же «эгоистке» отвез. Рыдал дорогой! Из-за княгини проклятой все сикось-накось пошло… Сразу, как увидал Тарусову, понял: быть беде! Потому и Глебку к ней приставил. Каждый день все калачи у него выкупал, только чтобы следил в оба глаза. А он, подлец, переметнулся, за рубль княгине продался. А заливал мне – дескать, целыми днями у дома стою, ни разу не выходила. Как же, говорю, не выходила, коли я ее у Николы Мокрого встретил?
– Значит, вы узнали меня тогда, в понедельник? – удивилась Сашенька. – А ведь виду не подали!
– Чтоб я кого не узнал, надо паранджу напялить!
– Получается, играли со мной, как кошка с мышкой?
– О чем это они? – спросил Мозжухин у Крутилина.
– Так, несущественные подробности! – отмахнулся Иван Дмитриевич.
– Это вы со мной играли, ваше сиятельство. Бутербродницей прикинулись. Эх, надо было сразу вас прикончить. Пожалел! Понадеялся, что про Осетрова раскопаете. Хотелось, чтобы не Антип – Калина на каторгу пошел. Мы бы тогда с Матреной по дешевке товар у Аграфены скупили и зажили бы счастливо.