Приказчик без головы
Шрифт:
Решение не предавать огласке истинного виновника выручало не только полицию. В противном случае неминуемо всплыли бы Сашенькины похождения. Тогда позор на всю семью, а князя погнали бы из поверенных. А так все шито-крыто, все будут молчать. Осетров – потому что не хочет в тюрьму; Прыжов – потому что верный рыцарь; Треплов, Мозжухин, Лябзин, Крутилин и Выговский – потому что спасают от бесчестья родное ведомство. Кстати, городовые, сопровождавшие Осетрова, были вовсе не городовые, а переодетые агенты Крутилина. С Будницким же Иван Дмитриевич побеседовал отдельно. Тихим шепотом сообщил, что, хоть бомбисты-террористы и сумели разделаться с Раздуваевым-Сеньковым, тайная операция Третьего отделения продолжается.
– Не могу, ей-богу, не могу, – отклонил предложение остаться Крутилин, – обещал супруге вернуться к десяти. А то обижается, что я все время на службе.
– В следующий раз приводите ее с собой, – Сашенька одарила Ивана Дмитриевича очаровательной улыбкой.
А кот Обормот нежно потерся об его штанину.
– Непременно! – пообещал Крутилин.
– Всего хорошего, княгиня, спасибо за прекрасный вечер, – раскланялся и Выговский.
– Антон Семенович, с вами, говорят, будем теперь видеться чаще? – ляпнула вдруг Сашенька.
Выговский от ужаса зажмурился.
– Шо? Шо такое? – напрягся Крутилин.
– Я… Я прошение собираюсь подать. Об отставке! – признался Антон Семенович.
– Ну слава богу, камень снял с души! Треплов который день требует тебя выгнать. У жандарма этого бумаги какие-то пропали. Тебя подозревают! Я, конечно, отбиваюсь, как могу, но терпение Феди на исходе. Так что благословляю – пиши рапорт. Рад был потрудиться вместе!
Иван Дмитриевич прослезился, растроганный Выговский полез целоваться.
– Ну а вы, доктор? С нами? – спросил Антон Семенович Прыжова после объятий.
– Увы! Обещал Наташе, как уложит Володю, немного прогуляться. Погоды-то какие стоят!
– Тогда торопитесь, – посоветовал Крутилин. – Мой ревматизм обещал грядущей ночью дождь.
Танечка смерть возлюбленного оплакивала долго и очень горько. Про истинный характер занятий Юрия Петровича ей так и не сказали, злосчастные письма тайком от нее сожгли в камине.
С Евгением разговор начистоту не получился. Главный Сашенькин аргумент, что Наталья Ивановна старше его на пять лет, юноша отмел как смехотворный и всерьез готовился к дуэли с Лешичем (поднимал раз в час на вытянутой руке утюг и удерживал его на весу сколько мог). Спасла, как всегда, случайность. В гостях у деда, Ильи Игнатьевича, Евгений был представлен прелестной дочурке тверского вице-губернатора. Чувства к Наталье Ивановне испарились в одночасье.
Сашенька под ручку с Диди прошла в спальню:
– Дорогой, я уже раз двадцать перечла дневник, но так и не поняла!
– Думай.
– Ну хватит меня мучить! Немедленно расскажи про ключик, который все открыл, – заныла княгиня.
– Сколько можно повторять: нельзя читать так быстро. Две секунды – и уже перелистываешь.
– Я же сама писала, и так все помню.
– Ты главное помнишь, а мелочи ускользают. Вот, к примеру: когда к Осетрову ты в первый раз пришла, куда он приказчиков отослал, чтоб с тобой полюбезничать?
Сашенька наморщила лоб:
– В трактир! Нет… На склад!
– Калачей купить. А у кого?
– У разносчика, у кого ж еще! – надула губки Сашенька.
– Осетров имя назвал! Ну?
– У Глебки?
– То-то и оно.
– Получается, Глебка уже тогда следил за мной?
– Точно!
– А перед Осетровым я к Живолуповой заходила и к Челышкову. А, поняла! Поликсену ты отмел, потому что головы рубить не бабье дело…
– Не поэтому. Рубить мог и сообщник. Просто Челышков проговорился.
– Как проговорился? – Сашенька была в отчаянии от собственной тупости.
– Он попросил сообщить, когда статья выйдет. Чтобы своей Матрене Ипатьевне похвастаться.
– Верно! Невесте! – вскрикнула Сашенька. – А у меня в голове и не связалось. Какой же ты умный!
– Умный-то умный, но кабы не ты…. Господи! Как хорошо, что я женился именно на тебе! Что б я без тебя делал?
– Все то же самое, только в одиночку, – озорно стрельнула глазками Сашенька, нежно прильнула и тихонько напела: – «О, милый Дмитрий! Я так люблю тебя!»
– «Мне будь верна и так, как я, люби, отдавши сердце раз – не измени!» – закончил арию из «Травиаты» Дмитрий Данилович и склонился, чтобы поцеловать жену.