Приключение
Шрифт:
— На пожаре могли сплавиться?
Барсуков тряхнул головой.
— Зависит от степени жара. Алюминий свободно, хотя все-таки… Для него нужно 700 градусов. Это возможно. Что касается железа, для этого требуется 1.550. Это уже труднее…
— А если электричество, молния?
— Ну, тогда и золото, и платину сплавишь.
Сивачев кивнул.
— Теперь еще вопрос. Вот вы говорили, что кто-то получил шарообразную молнию…
— Плантэ…
— Ну, вот, Плантэ! А можно ли этакую молнию послать куда-нибудь? Пустить как
Барсуков пожал плечами.
— Чего теперь нельзя… Сейчас мы еще не знаем этого секрета, но несомненно над этим думают. Да вот вам! Недавно было опубликовано, что Маркони изобрел аппарат для передачи электрической энергии на расстоянии. А у нас в Нижнем профессор Бонч-Бруевич передал электрическую энергию через Волгу. Правда, совсем малой силы, но передал. Понятно, в обоих случаях это не шарообразная молния. Это вероятно вроде радиопередачи, но не все ли равно? В наше время чудеса исчезают или, наоборот, все кругом становится чудесным. Но для чего это вам? Любопытства ради?
— Не только. Тут большое дело, и я к вам обратился, потому что одного вас знаю. Так сказать спеца.
Барсуков пытливо посмотрел на него.
С полчаса смотрел Барсуков в бинокль. Потом положил бинокль на подоконник и откинулся на спинку стула. Лицо его покраснело, глаза блестели.
— Да, чорт возьми! — проговорил он, — это занимательно.
Сивачев кивнул.
— Вы видели, как он пускал шары?
— Видел… три шара один за другим…
— И они вернулись?
— Два.
— Значит он смотрел в трубу?
— Смотрел. Потом закрыл окошко. Кажется смеялся. Но что у него за приборы? Кто он?
Барсуков вскочил со стула.
— Ну, а теперь я вам расскажу свои истории, — сказал Сивачев и подробно рассказал про знакомство с Хрущовым, про свои наблюдения, пожар фабрики и смерть Хрущова.
Во время его рассказа Барсуков садился, вскакивал, бегал по комнате и ерошил волосы.
Сивачев окончил, помолчал и спросил;
— Ну, что вы скажете?
— Ах, чорт возьми! Изобретатель, гений, преступник, сумасшедший!.. Все вместе. Можно самому с ума сойти.
— Но что же нам делать?
Лицо Барсукова приняло озабоченное выражение. Он закурил, окружил себя дымом и уже спокойно заговорил:
— Да, задача. Найти его, вы говорите, легко?
Сивачев кивнул.
— Арестовать его нет смысла. Доказать преступления вы не сможете. Понять его приборы — тоже. Да он их испортит. А надо и то, и другое и третье.
— То есть?
— Надо знать тайну его изобретения. Это великое достижение. Размеры его вреда и пользы нельзя и исчислить. Для техники, для войны, для хозяйства, для науки…
Барсуков опять вскочил.
— Потом надо установить его преступления — поджог, убийство. Потом арестовать и судить. Судить и расстрелять. Да! Да!
В трамвае Сивачев доехал до остановки у церкви и пошел
Он шел уверенно, хорошо зная дорогу.
Сейчас будет Глазовая улица. Он повернет налево, и перед ним окажется стена, которую он так хорошо знает, дом, который ему так нужен.
И действительно, едва он свернул на Глазовую улицу, как увидел перед собою унылый пустырь, покрытый грудами битого кирпича, гребень обвалившейся стены, торчащую, как гнилой зуб, трубу, а за этим пустырем высокую в пять этажей черную потрескавшуюся стену с тремя окнами.
Сердце Сивачева забилось сильнее, как у охотника, выследившего зверя. Он перешел улицу и вошел в ворота дома.
— Где здесь управдом? — спросил он у встретившейся ему женщины.
— А вон по лестнице. Первая площадка направо.
Лестница была грязная, с поломанными перилами и выщербленными ступенями.
На одной из двух дверей, выходящих на площадку, была прибита бумага с надписью «управдом». Сивачев толкнул дверь и вошел в тесную кухню.
У плиты стояла женщина с подоткнутым подолом, на плите стоял примус, и его гудение смешивалось с криками, доносящимися со двора, и с жужжанием мух, висящих над плитой черной тучей.
Сивачев спросил управдома.
— Иван Кирилловича? Нет его дома. Чичас должен с работы приттить.
Сивачев хотел уже уходить, когда дверь отворилась и вошел пожилой мужчина с красными воспаленными глазами, сизым носом и седой козлиной бородой.
Поверх ситцевой рубашки на нем был накинут пиджак, а голову покрывал клетчатый картуз.
— Вот вам и Иван Кириллович, — сказала женщина и спросила — давать есть, али поговоришь?
— Не тарахти, — сердито тонким голосом окрикнул ее Иван Кириллович и обратился к Сивачеву: — Вам, гражданин, собственно какая надобность?
Сивачев подкупающе улыбнулся и ответил:
— Поговорить хотел, Иван Кириллович, на счет комнаты.
Иван Кириллович постоял в раздумье и потом, тряхнув головой, сказал:
— Здесь у меня не сподручно. Тесно и опять духота. Вы вот что, гражданин. Как от нас перейдете на ту сторону, пивная будет. Подождите меня с минутку, а я следом буду.
Сивачев кивнул и вышел. До него донесся голос женщины.
— Беспременно натрескаешься…
Сивачев перешел улицу и вошел в портерную, где занял угловой столик.
Подносчик подошел к Сивачеву и для вида провел грязной тряпкой по грязной клеенке.
— Две бутылки пива и два стакана, — сказал Сивачев.
— Сей минуту, — подносчик через мгновенье вернулся и поставил бутылки.
Иван Кириллович явился очень скоро.
— А, вы уж и распорядились, — сказал он, улыбаясь и быстро наливая два стакана.
Сивачев не любил ни вина, ни пива, но, если нужно было, мог перепить любого пьяницу и на этот раз решил не отказываться от компании.
— За ваше, — сказал Иван Кириллович, — не знаю, как величать.