Приключения 1974
Шрифт:
Полина сказала об этом Шренку. Тот тяжелым взглядом обвел обоих, позвонил и приказал Притвицу посадить их в каталажку русской полиции и забрать семьи. Оба внимательно выслушали Полину. Гаркуша вдруг взвыл и бросился на колени: — Не виноват! — кричал он. — Ни в чем не виноват! Господин офицер, ослобоните!
Воронов только еще больше вспотел и смотрел на всех взглядом оглушенного быка.
Притвиц вывел их из кабинета.
— Мадам, — сказал с потугами на прежнее остроумие фон Шренк, — вы расцветаете, а я сохну. Не знаете ли вы эликсира, способного и во мне оживить какие-нибудь бодрые соки?
Она посмотрела
— Эликсир есть, господин полковник, — сказала она, — вино и беседа в кругу искренних и близких друзей.
Шренк, глядя на нее, улыбнулся.
— Вы считаете, что в наше время это валяется на полу и надо только нагнуться и подобрать? — спросил он.
— Что именно? — спросила она.
— Такие понятия, как искренность и дружба? — Он был серьезен.
Она приняла его тон.
— Господин полковник знает, что у него, кроме моей незначительной особы...
— Не прикидывайтесь, Полин, вы мне не друг...
— Это вы говорите только потому, что я люблю вашего друга, а не вас?
— Вот видите, женщина любит другого, а говорит о дружбе со мной. Это оскорбление для мужчины, и в этом я не заблуждаюсь. — Он стал даже печален. — Итак, — сказал он, садясь в кресло и придвигая бумаги, — вы считаете, что я мог бы отвлечься от мрачных размышлений в кругу друзей? Отлично. Карл! — он позвонил.
Вошел фон Притвиц.
— Карл, — сказал ему фон Шренк, оглядывая его щегольскую фигуру, — у нас сегодня гости! Вы довольны?
— В случае, если присутствующая здесь дама входит в их число, я счастлив! — вскинул подбородок Притвиц.
— Итак, фрау, мы ждем вас и майора в двадцать один ноль-ноль, говоря языком солдат, — сказал Шренк. — Что вы выяснили, Притвиц? — спросил он, переходя к делу. И пока Полина шла к дверям, она услышала то, что ее так интересовало.
— Семью Кобзева мы взяли. Жена и дети клянутся, что не видели отца с тех пор, как он ушел с полицейским. Следовательно, он не возвращался домой. Шибаев и его семья исчезли после разговора с вами. Пост на Никитской дороге проверил аусвайсы у трех человек. Это были Шибаевы и их дочка.
— Вы звонили в придорожные гарнизоны?
— Я звонил, шеф, но там не круглые болваны. Они бы перехватили, если б было кого.
— Этот Кобзев... — сказал Шренк. — Не тут ли вся разгадка, а, Притвиц?
Она закрыла за собой дверь.
Бергман стоял спиной к ней, глядя во двор. Черемуховые белые ветки сладостно и чуть тленно доносили в открытое окно свой аромат, и он царил в комнате, перебивая запах воска от свечей и дух укропа и свежей картошки, плывшие из кухни. Спина Бергмана, плотная спина спортивного склада зрелого мужчины, с лопатками, продавившими мундир, широкая к плечам, суженная к талии и расширенная мундиром у бедер, эта спина была сейчас сгорблена и неприязненна. Правда, враждебность не была явной и тем более вызывающей, но ее присутствие Полина очень хорошо ощущала.
— Собственно говоря, Полин, — сказал, оборачиваясь, Бергман, — я хотел бы, чтобы вы поняли. Я специалист, — сказал Бергман. — Я врач. Хирург. Это нужная человечеству профессия. И посреди войны тоже. По убеждениям я демократ
— Помогать вам, это против моих убеждений, — сказал он нервно, — поймите...
— Доктор Бергман, — сказала она, — вы алогичны. И сами знаете слабость вашей позиции. Сейчас все, кто против наци, за свободу и демократию, как бы вы или мы ни понимали суть этих слов. Но если вы хотите, чтобы я не вмешивала вас в прямое сопротивление нацизму, я могу это сделать... Или, — спросила она беспощадно, глядя в ускользающие его глаза, — вы боитесь, что Кранц вытянет из меня на допросах и то, что касается вас?
Он вздыбился. Он шагнул от окна. Глаза его сверкали, широколобое лицо с огненными глазами стало почти грозным.
— Вы не оскорбите меня, Полин, — он встал против нее и сложил руки на груди, — вы не сможете оскорбить меня.
Она улыбнулась. Форма негодования была грандиозна, содержание ничтожно.
— Рупп, — сказала она, — не становитесь на цыпочки. Идет война. Мир поделен надвое. Честному человеку в стороне не отсидеться.
Глаза его погасли. Он улыбнулся и разнял руки. Потер их ладонь о ладонь. Прислушался. Нюша ворочала что-то в кладовой внизу, в кухне действовал Иоахим.
— Что я должен делать у Шренка, Полин?
Она обрадовалась. Только сейчас она поняла, как дорог ей этот человек. Скажи он «нет», и она просто забыла бы о его существовании, он мог бы часами торчать перед глазами, и она бы не замечала его.
— Мне нужно знать все про план «Троянский конь», — сказала она.
— Но связного же нет, — развел он руками.
Да, связного не было.
— Но к тому времени, когда он придет, я должна знать все о плане карательной операции. И вы поможете мне? — спросила она, подходя и кладя руку на его локоть. Он смотрел на эту руку.
— Я постараюсь, — наконец сказал Бергман. Лицо его было усталым, но как-то просветлело. — Я постараюсь, Полин.
Когда они садились в машину, на веранде появилась Нюша. Она взглянула на них, задержала взгляд на Полине, покачала головой и убралась. В последнее время отношения с Нюшей разладились. Полина понимала почему, но что она могла объяснить старой женщине: та была преданна, но насколько?
Иоахим мягко повел машину вдоль аллеи лип. В открытое стекло врывались ветерки, липовый сладковатый настой наполнял ноздри. Они проехали весь зашторенный, омертвело дремотный поселок, и Иоахим свернул на тихую улочку возле кирпичной стены бывшего костно-туберкулезного санатория. Вдоль редко стоящих за штакетником оград домов цвели клены. Изредка взлаивали в стороне собаки. Возле двухэтажного особняка, где когда-то помещался банк, а еще раньше, до советских времен, жил известный на всю округу льняной воротила Куренцов, дед нынешнего начальника русской полиции, мерно вышагивал часовой. Машина остановилась. Часовой отсалютовал автоматом. Бергман приложил руку к фуражке.