Приключения 1977
Шрифт:
Мичман невольно улыбнулся: начальник минной дивизии князь Трубецкой был известным во флоте матерщинником, из трех слов, сказанных им, два — непечатных.
— Вы же знаете, когда он матроса матюкает, значит, доволен. Это у него вроде медали. А Сашу Гордиенко я знал. Большевик он или нет, мне неизвестно, но на Зеленую горку к девчатам вместе ходили… Обожди, обожди, — Федор пристально посмотрел на моториста, — это не тебе ли мы у Саввишны таску дали? Была, ваше благородие, на Зеленой горке одна веселая вдова, самогоночкой подторговывала. Вот однажды этот тип напился на дармовщинку да еще в драку полез.
Федор импровизировал так убедительно, что лицо мичмана смягчилось, на нем появилась невольная улыбка. Казалось, вышло хорошо, но моторист не выдержал:
— Да врет все он!.. Тогда на митинге…
— А теперь я белобилетник, — не обращая внимания, говорил Федор. — Еще линкор и построен не был, как я у Босфора вот эту отметину получил. — И, подняв рубаху, он показал широкий, тянущийся через живот и грудь шрам. — Четырех ребер нет, по чистой демобилизован. Рыбачу с тех пор, сандольщик. Вот и сандоль со мной. — И он поднял со дна шаланды тяжеленный двухсаженный гарпун. И в голову его мгновенно пришло решение.
— Вот смотрите! — И он силой метнул сандоль, целясь мичману чуть ниже и левее третьей сверху пуговицы кителя. Мичман рухнул, даже не охнув. Стоявший рядом с ним кондуктор рванулся было к пулемету, но Игнат Фомич опередил его, и звук выстрела в этом всеобщем напряжении прозвучал совсем негромко.
А моторист побелел, ухватился за борта обеими руками и лепетал:
— Я ничего… Я ни при чем… Служба такая…
— Что с ним делать? — спросил рыбак. — За борт?
— Будем судить. Учитывая чрезвычайные обстоятельства, я беру на себя обязанности председателя Военного революционного трибунала, а вас назначаю членами, — сказал Игнат Фомич. Говорил он как будто спокойно, негромко, обычным тоном, но в его голосе слышались повелительные нотки. — Перед судом ревтрибунала предстоит служащий врангелевского флота… Как фамилия?
— Ше… Ше…
— Григорий Шелапухин, — сказал за него Федор.
— …Обвиняемый в предательстве интересов трудящихся. По совокупности преступления Григорий Шелапухин приговаривается к смертной казни через расстреляние. Каково мнение членов ревтриба?
— Утвердить!..
— Вам, — повернулся Игнат Фомич к Алексею, — по прибытии в расположение Красной Армии составить протокол по всей форме и представить командованию. Приговор привести в исполнение немедленно!
— Разрешите ему задать один вопрос? — попросил Федор. — Ты тут говорил о Гордиенко. Где он, что с ним?
— Б-бежал с корабля… Подговаривал людей, чтобы корабль захватить и увести к красным. Узнали об этом… Гордиенко успел исчезнуть…
Бакай не выдержал:
— Предал кто-то. Наверное, такой же гад, как и ты… Нет у меня больше вопросов.
— Встать! — скомандовал Игнат Фомич. — Именем революции!..
Хлопнул выстрел, тело Шелапухина упало за борт и медленно сползло в море. Потом освободили сандоль, к телам мичмана и кондуктора привязали части от мотора, в катере пробили дно, и он быстро погрузился в море. Через несколько минут не осталось и следа от только что разыгравшейся здесь трагедии.
— Вот так-то… — сказал Игнат Фомич и долго-долго мыл за бортом руки, хотя сам он ни к окровавленной сандоли, ни к трупам не прикасался.
— А кем вам
— Дружок. Служили вместе. Настоящим он человеком был. Настоящим.
— Ну что ж, Федор Бакай, если что узнаю о нем, постараюсь вам сообщить.
Затем все вместе привели в порядок снасти, парус набрал ветер, и шаланда продолжала путь на юго-восток, к берегам Крыма.
СЕВАСТОПОЛЬ
У Игната Фомича оказался такой документ, каких раньше Федору не приходилось видеть. На плотном листе бумаги с отпечатанными типографским способом словами «Российская академия наук» было сказано, что профессор Игнат Фомич Леднев командирован в Крым для изучения флоры и фауны полуострова, и это удостоверялось множеством подписей и печатей.
Они наняли в Сары-Булате повозку и благополучно добрались до Бахчисарая.
— Ну, тут наши пути расходятся, — сказал Игнат Фомич Федору и посоветовал ему купить пару корзин яблок.
— С ними легче будет добраться до Севастополя…
И действительно, ему удалось устроиться на первый же поезд, хотя корзины после этого стали заметно легче.
И вот Севастополь. Куда пойти с такими корзинами? Конечно, на базар. На счастье, сразу же подскочили перекупщики, и Федор сбыл им все яблоки вместе с корзинами. Он думал, что по баснословно дорогой цене, а перекупщики радовались — необычайно дешево.
«Теперь можно и по улицам побродить, вдруг кто из знакомых попадется», — решил Федор. Да только вышел на Екатерининскую и сразу поспешил свернуть в сторону, на берег Южной бухты, — на улице было такое, что и при царе не приходилось видеть: разряженные женщины, какие-то вертлявые субъекты в галстуках бабочкой, и офицеры, офицеры, офицеры.
«Кто же тогда у них воюет?» — невольно подумал Бакай.
А вышел к бухте, и даже душа заболела: стоят один к одному линейные корабли: «Борец за свободу» — бывший «Потемкин», «Иоанн Златоуст», «Евстафий», «Три святителя», «Синоп», «Ростислав»; ближе к Павловскому мыску темнеют крейсеры «Память Меркурия» и «Алмаз». Не корабли — трупы. Рассказывали моряки, побывавшие в Севастополе, что механизмы и орудия на этих кораблях были подорваны англичанами в апреле девятнадцатого, перед сдачей города частям Красной Армии, и Федор никогда не думал, что так больно будет смотреть на полуразрушенные, заржавелые, безлюдные махины.
В Северной бухте пустынно. Вероятно, все корабли в море, и кто знает, может быть, сейчас, когда военмор Федор Бакай шагает по берегу, дредноут «Воля» и крейсер «Кагул» обстреливают Очаков, а эсминцы готовятся прорваться в лиман.
Замедлил шаги, выбирая удобный момент, чтобы пересечь площадь, как вдруг:
— Федор! Товарищ Федор!
Здесь, в Севастополе, — и такое обращение! У Федора похолодело под сердцем, и в первое мгновение он даже чуть не бросился вниз, к бухте, да мелькнула мысль: куда он убежит, если город просто набит офицерьем? Затравят, растерзают. Сделав над собой усилие, неторопливо обернулся — и не мог сдержать возгласа удивления: княжна Вера! Вот как, ни одежда, ни отпущенные усы не обманули ее — узнала с первого взгляда. Впрочем, ведь она с Федором не просто знакома, не раз смотрели глаза в глаза.